Читать книгу "Элегия Хиллбилли - Джей Ди Вэнс"

Мы с Мамо очень любили вторую часть «Терминатора». Пересматривали его раз пять или шесть. Мамо видела в Арнольде Шварценеггере живое воплощение «американской мечты»: сильный красавец-иммигрант, который многого добился в жизни. А я воспринимал фильм как метафору собственной жизни. Мамо всегда была моим защитником, моим телохранителем – терминатором, если хотите. Как ни пинала меня жизнь, все заканчивалось хорошо, потому что на выручку приходила бабуля.

Оплачивая ей страховку, я сам впервые в жизни почувствовал себя сильным. И это чувство принесло невероятное удовлетворение. Прежде у меня никогда не было денег. Теперь же, приезжая домой, я мог сводить мать в ресторан, угостить племянников мороженым и купить хорошие рождественские подарки сестре. Однажды мы с Мамо взяли старших детей Линдси и поехали в национальный парк «Хокинг-Хиллс», очень уютное местечко в Аппалачах; там нас встретили тетушка Ви и Дэн. Я сам всю дорогу вел машину и под одобрительным взглядом тетушки Ви расплатился по счету в ресторане. Чувствовал себя мужчиной, настоящим взрослым. Сумел развлечь родных и накормить их вкусным обедом за свой счет – словами не передать, как я был в тот момент доволен.

Всю жизнь меня раздирали два чувства: страх (в худшие моменты) и смирение (когда все шло относительно гладко). Либо за мной гонялся плохой терминатор, либо приходил на выручку хороший. Я никогда не чувствовал себя сильным; никогда не верил, что у меня есть способности и воля заботиться о других. Мамо могла сколь угодно говорить об ответственности, о значении упорного труда, о том, как важно помогать другим, не ища себе оправданий… Никакие разговоры и проповеди не позволили бы мне понять, каково это – не искать спасения, а протягивать руку помощи окружающим. Этому я должен был научиться сам.

В апреле 2005 года нам предстояло отпраздновать семьдесят второй день рождения Мамо. За пару недель до этого я стоял в торговом центре «Уолмарт» и ждал, пока механики поменяют мне в машине масло. Позвонил бабушке по новому телефону, который приобрел на собственные деньги; она рассказала, что накануне приглядывала за детьми Линдси. «Меган такая прелесть. Я ляпнула, что она навалила дерьма в горшок, а той понравилось, и она стала за мной повторять. Три часа твердила одно и то же: “Дерьма навалила, дерьма навалила, дерьма навалила”. Я просила ее замолчать, а то мне влетит, но она не унималась». Я рассмеялся, сказал Мамо, что очень ее люблю и что уже выслал ей чек на триста долларов. «Джей Ди, спасибо тебе, мальчик! Я тобой горжусь!»

Спустя два дня, в воскресенье, меня разбудил звонок телефона. Звонила сестра: у бабушки отказали легкие, она в больнице, в коме, и я должен немедленно ехать домой. Через два часа я сидел в машине, на всякий случай, предчувствуя неизбежное, захватив с собой парадную униформу. По дороге из Западной Вирджинии меня остановила полиция – оказалось, что я превысил скорость: ехал девяносто четыре мили в час. Патрульный спросил, куда я так гоню; я рассказал про бабулю, а он, выписывая штраф, вдруг предупредил, что следующие семьдесят миль, до самого Огайо, на шоссе нет камер. Я взял талончик, от души поблагодарил патрульного и до самой границы гнал уже сто две мили в час. Дорогу, которая обычно занимала тринадцать часов, я преодолел за одиннадцать.

Когда я прибыл в окружную больницу Мидлтауна, возле бабушкиной кровати собралась вся семья. Мамо была в коме, на аппарате искусственной вентиляции легких. Лечение не помогало. Она не приходила в сознание, и врач сказал, что будить ее не стоит; и вообще не факт, что она очнется.

Несколько дней мы прожили, затаив дыхание: ждали, когда инфекция отступит под натиском лекарств. Однако количество лейкоцитов росло, органы один за другим отказывали. В какой-то момент врач объявил, что без аппарата искусственной вентиляции легких и системы внутривенного питания ей уже не жить. Посовещавшись, мы решили, что, если через день лейкоциты по-прежнему будут зашкаливать, отключим аппаратуру. Юридически решение должна была принимать тетушка Ви, и она в слезах спросила меня, правильно ли так поступать. Я уверен, что решение она – все мы – тогда приняла верное. Жаль, у нас в семье не было врачей, чтобы развеять наши сомнения.

По словам врача, без вентиляции легких Мамо умерла бы через пятнадцать минут, максимум через час.

Однако бабуля продержалась целых три часа, сражаясь до последнего. Все мы – дядюшка Джимми, мама и тетушка Ви, Линдси, Кевин и я – были рядом. Собрались возле кровати, по очереди говорили ей на ухо о своей любви, надеясь, что она нас слышит. Когда пульс замедлился, мы поняли, что час близок; я наугад открыл Библию Гедеоновых братьев[50] и начал читать. Мне попалось «Первое послание к коринфянам», глава 13, стих 12: «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан».

Через несколько минут Мамо умерла.

Я не плакал ни в тот день, ни позднее. Тетушка Ви и Линдси сперва неодобрительно качали головой, потом встревожились. «Не держи горе в себе, – говорили они. – Надо выплеснуть его, иначе сорвешься».

В душе я выл от боли, но наша семья была на грани краха, и мне хотелось хотя бы внешне выглядеть сильным. Все мы помнили, что происходило с матерью после смерти Пайо. Бабушкина смерть вызвала немало хлопот: следовало уладить вопросы с ее имуществом, выяснить про все ее долги, оплатить их. Дядюшка Джимми, узнав, как дорого бабушке обходилась наша мать (та оплатила реабилитацию дочери и не раз давала ей «займы», которые никогда не возвращались), рассвирепел и с того дня оборвал с Бев любое общение. Для тех же, кто был наслышан о щедрости Мамо, ее финансовое положение сюрпризом не стало. Пайо четыре десятилетия работал не покладая рук, однако единственным наследством, что нам досталось, был дом, который они с Мамо купили более полувека назад, причем большая часть его стоимости ушла на оплату многочисленных долгов. К счастью, на дворе стоял 2005 год, когда рынок недвижимости процветал. Если бы Мамо умерла в 2008 году, проще было бы объявить ее банкротом.

В своем завещании Мамо разделила наследство на троих детей, правда не без хитрости: доля нашей матери досталась нам с Линдси. Мать, разумеется, закатила истерику. Я был занят решением финансовых вопросов и общением с родственниками, которых давно не видел, поэтому не сразу обратил внимание, что она медленно погружается в то же состояние, в каком была после смерти отца. Впрочем, не заметить грузовой поезд, когда тот со свистом на всех парах несется в твою сторону, невозможно.

Как и Папо, бабушка хотела бы панихиду в Мидлтауне, чтобы все ее друзья из Огайо могли собраться и отдать ей дань уважения. Однако упокоиться навек она предпочла бы в Джексоне. Поэтому после панихиды похоронная процессия отправилась в Кек, неподалеку от того места, где родилась Мамо – к семейному кладбищу. В наших преданиях Кек занимал очень почетное место. Наша прабабка, любимая Мамо Блантон, родилась в Кеке, а у младшей сестры Мамо Блантон – тетушки Бонни, ныне девяностолетней старушки – даже оставалась там бревенчатая хижина. Если от этой хижины проехать немного в гору, то окажешься на большой поляне – последнем пристанище Папо, Мамо Блантон и других наших родственников, многие из которых родились еще в XIX веке. Вот туда-то мы и отправились: по узким горным дорогам повезли Мамо к родственникам, покинувшим этот мир прежде нее.