Читать книгу "I love Dick - Крис Краус"

МорфийВсе мысли о последнем приключении.Мой интерес к погоде охладел.Дни рушатся под грузом монотонных дел,А ночи заняты мольбой об искуплении.

Газеты? Мы их больше не читаем.Нас новостями сложно удивить.Улыбку спрячем – и давай опять кружитьКак заведенные, и скорость не сбавляем.

Охота людям бегать, хлопотать, стараться,Сегодня к тому же дожди.Со смыслом жизни нам не разобратьсяДо самой смерти, жди ее – не жди.

Эмми Хеннингс написала это стихотворение в 1916 году, и, Дик, я была так рада в 1983-м, когда я и мои друзья жили в нью-йоркском Ист-Виллидже, открыть для себя людей вроде Балля и Хеннингс, которые творили, не заботясь о признании или карьерном росте.

То, что я о них прочла, спасло мне жизнь, и для инсценировки дневников я пригласила девять своих самых интересных знакомых и предложила им прочесать тексты Балля и Хеннингс, чтобы отобрать отрывки, лучше всего описывающие их самих. Там были поэты Брюс Эндрюс, Дэнни Кракауэр, Стив Левин, Дэвид Рэттрэй. Там были перформансистки Леонора Шампань и Линда Харциниан, актриса Карен Янг, арт-критик Герт Шифф и я.

И так как троих из девяти сегодня нет в живых, и так как недавно я прочла рассуждения о Балле в книге Мика Таусига «Нервная система» (который сожалеет об отсутствии женщин в истории дадаизма, но не очень-то старается их отыскать – Дорогой Дик, Дорогой Мик, я дилетантка в этом деле, но я нашла троих: Эмми Хеннингс, Ханна Хёх и Софи Тойбер), я захотела снова взглянуть на постановку.

Как зачинщица перформанса я выполняла роль хозяйки дома / гида, давая друзьям высказаться и заполняя экспозиционные бреши. Для этого я позаимствовала героиню Габи Тайш, учительницу истории в немецкой школе, созданную Александрой Клуге для фильма ее брата «Я патриот». Поскольку она несчастна в современном мире, Габи Тайш решает перекопать всю историю Германии и выяснить, что же пошло не так. Я тоже была несчастлива. До тех пор пока мы не признаем свою историю, думала она, думала я, ничего не сможет измениться.

Чтобы вжиться в образ, я нашла приличную твидовую юбку в крошечных стразах и кружевную блузку с длинным рукавом: наряд напоминал мне о загадочном архетипе хиппующей интеллектуалки – учительницы старших классов, о ней, обо мне.

И вот в четверг днем я оказалась в комнате озвучки в студии «Фильм/Видео Артс» и смотрела на двадцативосьмилетнюю себя в образе Габи Тайш: чучело с плохими волосами, плохой кожей, плохими зубами, сгорбленная под тяжестью всей этой информации, каждое слово – особое усилие, но оно того стоит, потому что нужно так много сказать.

Играть себя внутри сценической роли ужасно странно. Одежда, слова толкают тебя в безымянные области, а потом ты растягиваешь их вживую перед другими людьми.

Крис/Габи была бесформенна, безлика, она пыталась раствориться в говорении. Глаза открыты, но испуганы, сохраняют нейтральность, не зная, смотреть вглубь или вовне. Готовясь к перформансу, Крис начала заниматься садомазохистским сексом со светилом Манхэттена Сильвером Лотренже. Это случалось примерно два раза в неделю в обеденное время и сильно сбивало с толку. Крис приезжала в лофт Сильвера на Фронт-стрит, закончив дела на Канал-стрит. Сильвер провожал ее в спальню (на стенах полки с книгами, африканскими бурдюками и плетками) и толкал на кровать прямо в одежде. Он удерживал ее и сжимал ее грудь до тех пор, пока она не кончала. Он никогда не позволял ей дотрагиваться до него, часто он даже ее не трахал, и спустя какое-то время ее перестало интересовать, кем был этот человек, сквозь туннели времени она погружалась на его кровати все глубже и глубже в детские воспоминания. Любовь, страх и блеск. Просматривая его книги, она понимала, что ее ждала жесткая конкуренция, она читала дарственные надписи вроде «Сильверу, лучшему ебарю на Земле (по моему опыту). С любовью, Кэти Акер». После секса они ели жидкий рыбный супчик и беседовали о Франкфуртской школе. Потом он ее выпроваживал…

Так и что было перформансом Крис? В тот миг она была воплощением Серьезной Девушки, выбитой из колеи, уязвимой, одинокой, андрогинной, она металась на сцене между поэтами-мужчинами, представителями идей, и актрисами-женщинами, представительницами себя. Она не была красива, как женщины, и в отличие от мужчин не обладала авторитетом. Наблюдая за Крис/Габи, я ее ненавидела и хотела ее защитить. Почему мир андеграунда, в котором я вращалась с подросткового возраста, просто не мог оставить ее в покое?

«Ты не красивая, но зато очень умная», – говорит мексиканский жиголо тридцативосьмилетней еврейской женщине из Нью-Йорка в фильме «Зимний загар». И разумеется, именно в этот момент понимаешь, что он ее прикончит.

Все сексуальные сцены были формами деградации. Вот несколько случайных воспоминаний: Восточная Одиннадцатая, в кровати с Мюрреем Громаном: «Глотай-глотай, пока не подавишься». Восточная Одиннадцатая, в кровати с Гэри Бекером: «Твоя проблема в том, что ты очень поверхностный человек». Восточная Одиннадцатая, прижатая к стене Петером Бауманном: «Ты меня заводишь, только когда я представляю, что ты шлюха». Вторая авеню, кухня, Майкл Уэйнрайт: «Честно говоря, я заслуживаю более симпатичную, более образованную девушку». Что взять с Серьезной Девушки (короткая стрижка, без каблуков, сутулая, голова раскачивается взад и вперед над книгами, которые она читает)? Ты шлепаешь ее, трахаешь ее в жопу и ведешь себя с ней, как с пацаном. Серьезная Девушка повсюду искала секс, но, как только получала его, он тут же становился упражнением в деморализации. Что двигало этими мужчинами? Она пробуждала в них ненависть? Они воспринимали это как вызов – попытку привить Серьезной Девушке женственность?

* * *

2. ВЕЧЕРИНКА В ЧЕСТЬ ДНЯ РОЖДЕНИЯ

Inside out

Boy you turn me

Upside down and

Inside out[19]

Диско-песня конца семидесятых

О прошлогодней январской вечеринке в честь пятидесятилетия Джозефа Кошута напечатали материал на шестой странице «Нью-Йорк Пост» уже на следующий день. Все было ровно так же идеально, как об этом написали: около ста гостей, количество достаточно большое для того, чтобы заполнить пространство, и достаточно маленькое, чтобы каждый из нас мог почувствовать себя в кругу близких, в кругу избранных. Джозеф, Корнелия и их ребенок только что вернулись из Бельгии; Маршалл Блонски, один из ближайших друзей Джозефа и член его команды, планировал вечеринку несколько недель.

Мы с Сильвером приехали из Турмана. Я высадила его перед лофтом, припарковалась и подошла к двери Джозефа вместе с другой женщиной, которая тоже была одна. Мы обе назвали наши имена швейцару Джозефа. Оба наших имени не значились в его списке. «Проверьте Лотренже, – сказала я, – Сильвер». И конечно же, я была Плюс Один к Сильверу Лотренже, а она к кому-то еще. Поднимаясь в лифте, поправляя макияж, волосы, кулон, она прошептала: «Когда приходишь на такую вечеринку, последнее, что ты хочешь чувствовать, – это то, что тебя туда не звали». Мы улыбнулись, пожелали друг другу удачи и расстались у гардероба. Но я не чувствовала, что нуждаюсь в удаче, потому что я ничего не ждала от этого вечера: это была вечеринка Джозефа, тусовка Джозефа, люди (преимущественно мужчины, не считая женщин арт-дилеров и нас, вечных Плюс Один) из мира искусства, преуспевшие в арт-мире на заре восьмидесятых, – поэтому я ожидала, что меня будут игнорировать и относиться ко мне снисходительно.