Читать книгу "В будущем году - в Иерусалиме - Андре Камински"

* * *

Театр «Варшавский» находился на улице Новы Свят и был одним из самых фешенебельных строений в центре города. Как фасад с его высокими окнами в стиле барокко, так и сверкающие черные колонны были исполнены достоинства и благородства.

Янкель Камински входит в сверкающее зеркалами фойе, проходит в гардероб и сдает пальто. Поднимается по роскошной лестнице и целиком погружается в фейерверк запахов: жасмин и цветущий миндаль, фиалки и розы перемешаны с пьянящим ароматом, который исходит от декольтированных дам. На тонких гранитных пьедесталах красуются статуи импозантных мужчин, одни имена которых вызывают благоговение: Аристофан, Эсхил, Шекспир, Мольер, Пушкин. Редкие имена, которые не звучат на бирже и не значатся в торговом реестре города. В таком окружении просто невозможно быть варваром, примитивом, и Патриарх, к собственному своему удивлению, приосанился. Он взял программу и когда наконец занял свое место в ложе, сам того не желая, принялся ее листать…

Так начинался тот памятный вечер, который для моей семьи обернулся последствиями самыми невероятными.

Когда точно в восемь занавес степенно пополз вверх, Янкелю показалось, что он попал на другую планету. Актеры двигались по сцене с необыкновенной грацией, будто они были невесомы. Они не говорили, а декламировали с подчеркнутым величием. Как причудливые экзотические птицы, носились над залом слова, которые хотя и были Янкелю знакомы, но никогда и ни при каких обстоятельствах не слетали с уст такого человека, как он.

Ромео, о, зачем же ты Ромео! Покинь отца и отрекись навеки От имени родного, а не хочешь — Так поклянись, что любишь ты меня, — И больше я не буду Капулетти.

Патриарх неодобрительно покачал головой. Он перегнулся через парапет и обратился к даме из соседней ложи:

— Я не понял, что она хочет: фамилию поменять — или как?

— Пссс!

— Ее зовут Джульетта. Очень красивое имя — зачем его менять?

— Тихо! Вы же в театре!

— Я только сказал, что ее зовут Джульетта.

Со всех сторон по рядам поползло злобное шипение. Янкель предпочел прикрыться лорнетом.

Одно ведь имя лишь твое — мне враг, А ты — ведь это ты, а не Монтекки. Монтекки — что такое это значит? Ведь это не рука, и не нога, И не лицо твое, и не любая Часть тела. О, возьми другое имя! Что в имени? То, что зовем мы розой, — И под другим названьем сохраняло б Свой сладкий запах! Так, когда Ромео Не звался бы Ромео, он хранил бы Все милые достоинства свои Без имени. Так сбрось же это имя! Оно ведь даже и не часть тебя. Взамен его меня возьми ты всю!

Это уже было выше понимания Янкеля. Имя — оно либо есть, либо его нет. Она зовется Джульеттой и хочет имя свое сменить. Его зовут Ромео, и ему тоже нужно зваться по-другому. И все это потому, что человек влюблен. Так в чем же смысл всей этой болтовни? Старику захотелось покинуть театр, но он все же остался.

Да они просто пьяны, ворчал он, нормальные люди так не разговаривают. О чем они там бормочут? Кто скажет? Наверное, все они что-то хотят, но я совершенно не понимаю, чего им не хватает? А звучит все красиво. Будто мед льется в уши, только говорят они очень уж напыщенно. Почему не сказать просто и прямо — что они имеют в виду? Наверное, они смогли бы, если бы захотели, но они чувствуют, что привычными словами всего этого не выразить. Может быть, сердца их так полны, что повседневного языка уже не хватает. Священная Книга тоже не повседневными словами написана. А может, лучше бы повседневными ее написали? Тогда и я проникся бы.

Я спрашиваю себя. Было ли мое сердце хоть раз полным? Один раз, пожалуй, было. Когда мой младший появился на свет. Хершеле, храни его Бог. Это была самая черная ночь в моей жизни. Я думал, Ноэми не выкарабкается, а с ней и ребенок погибнет. Ноэми лежала в постели, уставившись пустыми глазами в потолок. Ребенок не дышал, а прерывисто хрипел, все тело его было покрыто серыми струпьями. Как сейчас, помню: я просил — Ноэми, поживи еще хоть пару лет, не покидай меня. Она ответила погасшим голосом: «Для чего?» Страшное слово это ошеломило меня. «Для чего?» Я подбежал к окну, чтобы распахнуть его. Мне захотелось сейчас же увидеть реку, которая протекала рядом, и облака над городом. Мне хотелось кричать, но все звуки комом застряли в моем горле, и я не смог вытолкнуть их наружу. Тогда я пустился в пьяный загул. Трое суток в беспробудном угаре. Когда очнулся от дурмана, увидел Ноэми. Она сидела, откинувшись на спинку стула, вся неподвижная. И только руки ее ритмично подергивались: она вязала. Это были совсем крохотные варежки. И я понял, что Хершеле выжил. Что оба они живы. Тогда я опять побежал к окну. Мне хотелось кричать, будто я помешался вдруг. На этот раз — от счастья, но я опять не смог проронить ни звука. Голос снова отказал мне, и лишь в висках моих бился все тот же страшный вопрос: «Для чего?» Я вдруг понял, что имела она в виду! Никогда в жизни я не целовал ее. Я сделал ей шестнадцать детей, но мы никогда не были нежны друг с другом. Зачем? Она все равно не любит меня. Не за что ей меня любить.

Как же так? Почему? Для чего? Этот театр все перевернул в моей голове.

Мое лицо под маской ночи скрыто, Но все оно пылает от стыда За то, что ты подслушал нынче ночью. Хотела б я приличья соблюсти, От слов своих хотела б отказаться, Хотела бы… но нет, прочь лицемерье! Меня ты любишь? Знаю, скажешь: «Да». Тебе я верю…

Ни разу в жизни не спросила она, люблю ли я ее. Она не хотела знать этого. Если бы она одно-единственное слово единственный раз произнесла, я мог бы стать другим человеком. Я — родник, засыпанный камнями. Дремучая окаменелость. От сыновей своих я отрекся. Моя жена играет со мной в молчанку, и скоро пробьет мой последний час. Но я не хочу еще уходить. Я промотал мою молодость. И я обязан наверстать ее. О, мой Бог, это я, твой блудный сын, — не отрекайся от меня…

Янкель Камински улыбался всем этим соловьиным трелям на сцене, но вдруг ощутил горячее желание сжать в объятиях эту райскую птичку. Ему показалось на мгновенье, будто она сказала что-то именно ему. Он сидел один в своей роскошной ложе за сто сорок рублей, и она, эта птичка, была совсем близко. Он был уверен: на него она смотрит — на него! Такого с ним еще не происходило. Она ласкала ему сердце, прокралась в душу. Она встряхнула все его существо от шестидесятилетнего сна.

Он поднялся вдруг со своего места и на цыпочках вышел из ложи. Тихо, тихо, чтобы уходом этим посреди действа не огорчить ее. В коридоре сидел заспанный смотритель. Янкель сунул ему в руку двадцатку:

— Принесите мне двадцать роз, — велел он.

— Какого цвета, господин барон?