Читать книгу "Из варяг в Индию - Валерий Ярхо"

Выехав из Хивы, посол и его люди направились старой дорогой к Иль-Гельди. В пути выяснилось, что Петрович умудрился потерять кошель с 300 червонцами. От горя армянин едва не помешался: обнаружив пропажу, начал визжать, как припадочный, и капитан подумал, что он накурился «бенга-травы». С огромным трудом от него удалось добиться связных слов, и на поиски кошелька отправили Сеида. К счастью, степная дорога не городская улица, где такая потеря долго не залежалась бы. Сеид скоро нашел оброненный кошелек и привез его Петровичу, с которым случился повторный приступ умоисступления, теперь уже от радости. Схватив кошелек, он молился по-армянски, кувыркался через голову и катался по песку, прервав эту безумную акробатику, только когда отряд, не дожидаясь его, поскакал дальше.

Поздно вечером они достигли Иль-Гельди; жители крепости, помня щедрость Муравьева, приветствовали его как старого знакомого. Другим приятным моментом стало отсутствие Атчанара. Хозяин Иль-Гельди не устояв перед позывом своей клептомании и присвоил лошадь одного туркмена, приехавшего в покупать табак. Туркмен припер его уликами, и тогда Атчанар приказал выгнать краденого коня в степь, а сам убрался потихоньку в Хиву.

В Иль-Гельди были сделаны последние приготовления к переходу по степи. Прежде всего закупили теплую одежду: караванщикам Муравьев купил по тулупу, а себе киргизскую шапку с ушами, теплые онучи, чтобы оборачивать ноги, большие хивинские сапоги. Заряжая перед дорогой ружья, побывавшие в починке, обнаружили, что в левом стволе двустволки что-то есть. Муравьев шомполом извлек из ствола смятую бумажку, развернул ее и прочел: «Ваше высокородие! Осмеливаемся вам донести: русских людей найдется в сем юрте тысячи три пленников, терпящих несносные труды, глад, холод и разные нападки. Сжальтесь над нашим бедным состоянием, донесите его императорскому величеству, заставьте вечно Бога молить. Есмь пленник». Видимо, ружье чинил русский невольник, и он, используя редкий шанс, рискнул обратиться с просьбой о спасении.

Почти сразу же после этого Давыдка привел в покои капитана старика, который провел многие годы в плену. Звали его Осипом Мельниковым, в рабство он попал уж тридцать с лишком лет назад: неподалеку от Оренбурга его захватили киргизы. Он тогда только неделю как женился на дочери отставного солдата Лаврентия Смирнова и больше уж своей жены никогда не видел. Попав в Хиву, Осип, как и все пленники, начал копить деньги на выкуп и собрал почти нужную сумму. Хозяин же его как раз затеял жениться и попросил у него эти деньги в долг, обещая отпустить на волю. Но вместо этого взял и продал Осипа другому узбеку. Родственники несколько раз пытались выкупить его и даже приcлали деньги с караваном купцов, но новый хозяин деньги взял, а Осипа не отпустил.

«Меня мучают, бьют, и от работы отдыха нет, — жаловался старик Муравьеву, — я уж и не знаю, когда избавлюсь от сих зверей. Каждую ночь молю Христа Спасителя нашего, молил и о вас. Ведь все здешние русские полагают в вас избавителя! Мы будем еще два года терпеть и молиться, ожидая, когда вы вернетесь за нами, а ежели вас не будет, то решили уйти через степи киргизские. Умирать нам Богом суждено, коли нужно будет, так и умрем, а живыми им в руки не сдадимся…»

Мельников говорил по-русски плохо, мешая родной язык с татарскими и турецкими словами. Голос и лицо этого человека несли печать неимоверного страдания, и капитан, сознавая, что он ничем не может помочь ни ему, ни другим подобным мученикам, был в день отъезда очень грустен, хотя и должен был бы радоваться: сложнейшая миссия исполнена и перед ним лежал путь домой.

* * *

Обратная дорога была хоть и сложна — в степи стояли крепкие морозы, — но все же опасений у Муравьева было куда меньше, чем тогда, когда он ехал в Хиву. С ним ехали хивинские посланцы, и это в каком-то смысле ограждало от неожиданностей. Кроме того, он уже узнал туркмен, а они привыкли к нему, поход сблизил их, хотя близкими их отношения не стали. Беспрестанно поминая лень азиатов, которые предпочитали мерзнуть, нежели сходить за дровами для костра, капитан сам выполнял все необходимые в походе работы: ухаживал за своей лошадью, ходил в поисках дров вокруг стоянок по версте и более. В промысле дров неожиданно ярко проявил себя Петрович, никогда особого рвения к физическим трудам не выказывавший. По случаю холодов сей премудрый армянин был облачен в шесть кафтанов и теплую шапку, так что еле двигался. Подойдя к кустам, он падал на них задом и ломал ветки, ничуть не повреждаясь при этом: кафтаны защищали его, как доспехи. Только вот подняться он с земли не мог, и, когда он наламывал достаточно кустов, его поднимали туркмены, которым осталось только собрать вязанки.

Очень часто на караванной тропе попадались падшие верблюды и валявшиеся возле них тюки с зерном. Иногда попадались замерзшие люди. Мертвецы эти были, скорее всего, персы, которых везли для продажи да бросили по пути, когда начали подыхать верблюды, побившие ноги о замерзшую землю и наст. Хозяева погибших персов, видимо, ждали, когда хан отменит введенную им подать, и, не дождавшись, сбежали в надежде прорваться сквозь непогоду. Азиаты смотрели на замерзших людей так же равнодушно как на дохлых верблюдов.

Более всего Муравьев опасался того, что на корабле, не получая от него сведений, сочтут его погибшим и уйдут, прежде чем он доберется до побережья. Тогда положение его становилось очень тяжким: без денег он не мог остаться в кочевьях туркмен на всю зиму — благотворительность у кочевников была не в ходу. Попытаться пробраться через персидские владения в Ленкорань, где были русские войска, он не мог, поскольку с Персией был подписан мир, но Хива считалась вражеской страной для персов, а он вез ее послов и сам был послом в Хиву. С одной из стоянок он выслал вперед двух родственников Сеида, Хан-Магомета и Джангана, с письмом к Пономареву.

* * *

Самым страшным в степи был даже не мороз, а невозможность выспаться. Крайне устав, люди засыпали прямо на лошадях и падали с них, не просыпаясь даже от удара о замерзшую землю. Некоторые потихоньку начали отставать, и их приходилось подгонять тычками; один за другим останавливались прямо посреди дороги туркмены, тут же валились с ног и сразу засыпали. Когда прилег Сеид, Муравьев, крепясь, ехал еще около часу, потом с туркменом Куветом они остановились, чтобы подождать Сеида, и заснули оба, ожидая, что их догонят караванщики и разбудят. Но те заснули в седлах и миновали их спящими; Муравьев и его спутник остались в степи одни. Очнувшись от сна, они спешно тронулись в путь, но никого не могли нагнать, и сзади их никто не настигал. Они решили, что сбились с пути, и тут впереди Кувет заметил всадников. Они приготовились уже к самому худшему — нападению киргизов или иного враждебного племени, которое могло их захватить и продать в неволю. Но когда всадники приблизились, один из них снял шапку и произнес несколько русских слов. Это был сын Киат-аги, молодой Якши-Магомед, — он некоторое время жил на корвете «Казань» в качестве заложника и за это время выучил несколько русских слов. Оказалось, что девять дней назад Пономарев отправил его с письмом для Муравьева.

Через некоторое время они нашли Сеида и других караванщиков. Записка от Пономарева, прочитанная у костра, успокоила Муравьева — корвет был на месте и ждал его. Он написал майору в ответ несколько строк, передал письмо Якши-Магомеду и уснул мертвым сном.