Читать книгу "Война с демонами. Книга 5. Королева демонов - Питер Бретт"

Заложив руки за голову, он откинулся на седло. Рядом валялась пустая бутылка из-под чинского хмельного зелья. Холодные глаза следили за рыщущим демоном.

– Почему бы с ним не покончить? – спросил Аббан. – Разве не ради этого живут шарумы?

Хасик сплюнул в сторону демона:

– За годы, проведенные в шарадже, ты так и не разобрался в нас, хаффит?

– Я понял, что вы больше любите резню, чем ненавидите алагай, – ответил Аббан. – Что вы предпочитаете врагов слабых, а не сильных, особенно изнеженных чинов. Но пьяный ты или трезвый, я не считаю тебя трусом, который боится одинокого демона.

Он ожидал, что Хасик озлится, но воин остался безучастен.

– Я ничего не боюсь, но покончил с дурацкой войной Эверама.

– Сейчас, когда на пороге Шарак Ка? – рискнул копнуть глубже Аббан.

Хасик, похоже, переживал редкий для него момент самосозерцания. Можно выведать что-нибудь полезное. Изувеченный Аббан не мог от него убежать. Единственный выход – каким-то образом убедить Хасика не убивать его, ибо в дальнейшем круг возможностей может расшириться.

– Вести нас на Шарак Ка полагалось Избавителю, – произнес Хасик. – Но Ахман позорно пал, а его сын был жалок. И кто остался? Даже если болтают не зря и Пар’чин еще жив, я лучше отправлюсь в бездну, чем последую за ним.

Он махнул рукой в сторону демона, следившего за их разговором тупым верблюжьим взглядом:

– Я сражусь с демонами, когда это будет выгодно, но больше не стану убивать их во имя Эверама. Что хорошего я видел от Создателя?

Аббан покачал головой:

– Если Создатель существует, то Он не лишен чувства юмора – мы только сейчас начинаем понимать друг друга.

– Может быть, это потому, что мы оба остались без елдаков. – Хасик причмокнул. – Клянусь, хаффит, я не пробовал мяса слаще. Меня подмывает вкусить еще.

– Все дело, без сомнения, в свинине, которой я питался, – ответил Аббан. – Если ты и правда отвернулся от Небес и обратился к радостям Ала, то ничего лучше не сыщешь.

– Смелые слова, хаффит! – рассмеялся Хасик. – Но ни одна мякоть[1] не доставит мне большего удовольствия, чем та, что у твоих жен и девственниц-дочек.

– Как ты и говоришь, для нас обоих эти дни позади. Теперь мы евнухи и должны извлекать удовольствие из всего, что возможно. Найди мне свинью, и я приготовлю мясо, которого ты не забудешь вовек.

– Ты много лет пытался меня отравить, – сказал Хасик. – С чего ты взял, что сейчас получится?

Это была правда. В детстве, когда они обучались в шарадже, Хасик постоянно избивал Аббана. Однажды Аббан отплатил ему, приправив кашу ядом песчаной гадюки. Одна капля не убьет, но Хасик неделю корчился от боли над выгребными ямами.

Доказательств вины Аббана не нашлось, но Хасик был не дурак. Избиения участились. После той роковой недели Аббан без счета раз пробовал отравить Хасика понадежнее, но дюжий воин усвоил урок. Он перестал стоять в очереди к раздаче и попросту выдергивал из нее кого-нибудь наугад, чтобы отобрать миску.

Окоротить его смели немногие даже среди даль’шарумов, гордость которых часто одерживала верх над здравым смыслом. Тех же, кто шел на это, – зачастую подкупленных Аббаном – упоенно ломали на глазах у других.

– Убить тебя всегда было трудно, – признал Аббан. – Но это не повод отказаться от попыток.

– Ты не совсем бесхребетен, хаффит, пусть даже боишься напасть на меня лично. – Хасик раскинул руки. – Когда будешь готов – начинай. Я дам тебе ударить один раз без всяких последствий. Можешь даже отравить клинок, если угодно. Я все равно успею вылущить тебе глаза и скормить их тебе же. Успею высосать и откусить язык.

Звякнув цепями, Аббан вывернул карманы:

– У меня все равно нет яда. Но Эверам мой свидетель – я могу так зажарить свинью, что голова у тебя пойдет кругом, а рот наполнится слюной от одного дыма. Свиная шкура затвердеет в хрустящую, скользкую от жира корочку, а после мяса ты пожалеешь, что не отрекся от Небес раньше.

– Эверамова борода, хаффит! – воскликнул Хасик. – Ты меня убедил! Мы сегодня же найдем свинью и зажарим ее в честь первых двух недель, проведенных вдвоем.

Он извлек из-за широкого пояса небольшой молоток.

– Но сначала прочтем нашу утреннюю молитву.

Пока они разговаривали, лесной демон обратился в туман и скользнул в бездну. Над горизонтом показалось солнце, и Хасик наконец поднялся на ноги.

Молоток – ни в коей мере не оружие шарума – представлял собой простой рабочий инструмент, украденный во время бегства после разгрома войска Джайана в битве при Энджирсе.

Но Хасик вскинул этот молоток, как скальпель дама’тинг. Он рассеянно поиграл им, разминая пальцы, после чего опустился на колени у Аббана в ногах.

– Не надо, прошу тебя, – сказал Аббан.

– Что предложишь сегодня, хаффит? – спросил Хасик.

– Дворец. Такой, что посрамит величайших дамаджи. Я опустошу мои сундуки и воздвигну столь высокие башни, что ты сможешь говорить с Эверамом.

– Я говорю с Ним ежедневно, – сказал Хасик.

На ступне искалеченной ноги Аббана башмак сохранился, но другая давно была босой, так как слишком распухла и не влезала в обувь. Хасик обернул ее тряпками, чтобы не обморозить, хотя Аббан желал ей онеметь от холода, – по утрам станет легче выдерживать новую боль.

– Эверам, податель света и жизни, – заговорил Хасик, начертив в воздухе метку. – В день нынешний и каждый последующий благодарю тебя за то, что отдал в мои руки врага. Я приношу его тебе в жертву, как обещал давно, по одной кости зараз.

Аббан заскулил, когда Хасик сграбастал лиловый, распухший придаток и прижал его, выискивая целую кость. Он уже раздробил пальцы, затем занялся предплюсной и постепенно приближался к лодыжке. Аббан и представить не мог, что в человеческой ступне так много костей.

– Хватит выть, хаффит, – осклабился Хасик. – Шарумы ежедневно ломают пальцы, и хоть бы хны. Дождись, когда я доберусь до голени. И до бедра. Дождись, когда примусь за зубы.

Он со смехом опустил молоток. Боль была нестерпимой, и Аббан, едва в глазах потемнело, приветствовал забвение, как любовницу.

Сознание медленно возвращалось; Аббана Хасик перебросил через спину огромного скакуна, словно куль с мукой. Каждый шаг этой зверюги отзывался волнами головокружения и тошноты в придачу к неотступной боли.

На время он сдался, всхлипывая. Он знал, что для Хасика эти звуки были сродни райской музыке, но Аббан не умел принимать боль с той легкостью, с какой это удавалось шарумам.

Но даже сильнейшая боль постепенно становилась терпимой, особенно на мертвящем холоде. И вот тошнота отступила, а сам Аббан пришел в себя достаточно, чтобы почувствовать, как колют в щеку снежинки.