Читать книгу "Вслед за Великой Богиней - Аркадий Захаров"

Златокипящая Мангазея приносила ощутимый доход казне, и Москва вполне обоснованно стала опасаться потери своей доходной вотчины в результате захвата иноземцами или восстания инородцев. Чтобы не вооружать склонных к набегам самоедов, торговым гостям указывалось: «с собой оружия и топоров и ножей не брать, и того им ничего не продавать, а заповедных товаров — пищалей, зелья, саадаков, сабель, луков, стрел, железец стрельных, доспехов, копий и рогатин и иного какого оружия на продажу не возить». Посланное в начале 1616 года в Москву известие от тобольского воеводы Куракина, что немцы нанимают русских людей, чтобы из Архангельска провести их суда в Мангазею и Енисейское устье, перепугало царя Михаила Федоровича так, что он запретил под страхом опалы и кары плавать тем путем в Мангазею и обратно. С 1620 года стала хиреть некогда златокипящая Мангазея. Центр пушной торговли постепенно стал перемещаться в Енисейский острог, в котором служил еще один родич Александра Сергеевича — Матвей Степанович Пушкин, внук Гаврилы Григорьевича Пушкина.

Пока оставался свободным морской путь в Мангазею, гостиный двор и заставу можно было обходить: не доплывая до тазовского городка, высаживаться и идти в ненецкие чумы в тундре. С закрытием морского пути купцы изыскали другой путь для обхода таможни: из Енисейского края выходили на реку Вах и спускались по ней до Оби, на которой предстояло миновать сургутскую таможенную заставу. Что было далеко не просто из-за бдительности сургутского воеводы Пушкина.

В столбцах «сибирского приказа» приводится доклад о мягкой рухляди, незаконно «отписанной на государя» у промышленных людей сургутским воеводою Никитой Остафьевичем Пушкиным. Сын Остафия Пушкина Никита служил государю не за страх, а за совесть. И поэтому, когда в Сургуте появились промышленные люди с Пинеги Петр Прокопьев и Назар Матвеев с товарищами, которые, вопреки государеву указу, миновали Мангазею и не уплатили пошлину, строгий сургутский воевода, недолго думая, всю пушнину у них отобрал в казну, а самых незадачливых торговцев отправил под стражей в Москву.

В приказе Казанского дворца этих пинежан, бивших челом на незаконные действия воеводы, с пристрастием расспросили и определили, что сургутский воевода Пушкин «не взял с пинежан десятой пошлины», предполагая, что ее следует взять на Москве. Что касается отписки мягкой рухляди, то воевода поступил также неправильно: по государеву указу велено отбирать только дорогую, ценою более 200 рублей, рухлядь, которую и положено только присылать в Москву, а промышленным людям возмещать стоимость мехов на месте. У пинежан дорогих мехов не было и отправлять их в Москву не стоило. «И государь царь… отписки и выписку слушал и указал: у тех промышленных людей взять их с мягкой рухляди десятую пошлину собольми, а остальных отдать им, потому что сургутский воевода Никита Пушкин отобрал ее и прислал к ним не делом. К Пушкину же отписать с осудом, что он своими действиями промышленым людям учинил волокиту и убытки…»

Конечно, в приказе не возникло вопроса о вознаграждении пинежан, напрасно прогулявшихся от Сургута до Москвы и потерпевших от того большие убытки, из-за незнания законов и превышения власти воеводой. Для Пушкина царский выговор никакого практического значения не поимел — он продолжал воеводствовать и, судя по тому, что сын его Иван Никитич вскоре получил почетное назначение воеводой в Верхотурье, процветал, Иван Никитич Пушкин из Верхотурья получил перевод в Мангазею, после нее служил в Пелыме, где и умер в 1652 году. Начиная с Остафия, он был третьим коленом сибирских воевод Пушкиных. Когда Иван Никитич отбывал на службу в Мангазею, на его место в Верхотурье заступил Иван Федорович Пушкин — сын тюменского воеводы Федора Бобрищева-Пушкина. Таможенная служба становилась наследственным занятием сибирской ветви рода Пушкиных.

И когда через много лет петербургский комильфо Александр Пушкин пишет о корабельщиках, в их ответах присутствуют ориентиры, позволяющие определить географическое местонахождение царства «славного Салтана». Думается, это не случайно. Отзвуки мангазейского торжища слышатся в речи отважных корабельщиков:

Мы объехали весь свет, Торговали соболями, Черно-бурыми лисами; А теперь нам вышел срок, Едем прямо на восток Мимо острова Буяна В царство славного Салтана…

Именно в Мангазее закупали корабельщики соболей и чернобурок, чтобы затем торговать ими по всему свету. А когда наступал срок тобольской ярмарки, можно было плыть от лукоморских берегов, минуя остров в Карском море и в устье Оби, на восток — в царство сибирских салтанов. С XVII века все дороги стали вести к Сибири. На вопрос: знал ли Александр Пушкин о Мангазее, можно ответить только однозначно — знал из книг из своей библиотеки. Из «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина. Во времена Пушкина Сибирь еще оставалась далекой неизведанной провинцией и скудные сведения о ней еще были окутаны таким же таинственным ореолом, как сведения о Крыме или Кавказе. Неудивительно, что к вестям из Сибири у поэта было горячее пристрастие, и книгам о Сибири и народах, ее населяющих, отводилось в его библиотеке почетное место.

Сибирь манила поэта своей романтической историей и страшила как возможное место будущей ссылки. Очарованный Сибирью, автор «Бахчисарайского фонтана» многие годы вынашивал мысль о большой сибирской поэме.

В записках о своем предполагаемом разговоре с Александром I Пушкин пишет, что разговор этот мог бы окончиться ссылкой в те места, где он мог бы написать поэму о Ермаке или о Кучуме. В этом его «ИЛИ» заключается глубокий смысл, означающий, что поэт раздумывал, кого сделать главным героем будущей эпической поэмы — Ермака или Кучума.

Друзья поэта прекрасно знали о его задумке, да и сам Пушкин не скрывал этого и до конца своих дней тщательно, по крупицам, собирал сведения о Сибирском царстве, чтобы использовать их в поэтическом произведении, а может, в труде, подобном «Истории Пугачевского бунта». (Примечание. Одним из источников написания «Истории» стали «Дневные записки о самозванце и разбойнике Емельяне Пугачеве, веденные города Оренбурга церкви Благовещенской, что на Гостином дворе, священником Иваном Осиповым», которые значились в числе документов «пугачевского портфеля Миллера». По просьбе А. С. Пушкинас «Записок» была снята копия. Потомственый священник И. Осипов служил в Оренбурге, а также в районе Тобольской и Ишимской пограничных линий, на которых располагался Оренбургский драгунский полк. Как священник различных воинских частей он имел представление о состоянии и возможных способах ведения ими боевых действий, а также о мятежных настроениях казачества. События 1773–1774 годов он встретил священником сразу двух церквей в Оренбурге. «Записки» Осипова попали в бумаги Миллера в Московском архиве Министерства иностранных дел, а оттуда к А. С. Пушкину. Для нашего исследования важно заметить, что Пушкин имел доступ и к документам Миллера, с которыми мы еще не раз встретимся, и к фондам Архива МИДа.)

Однако чтобы написать серьезную историческую работу, необходимо доскональное знание исторического и этнографического материала, культуры, языка и обычаев основного населения Сибири — тех, кого неправильно окрестили сибирскими татарами и которые сами себя так не называли. Пушкин понимает это и собирает необходимые материалы и книги.