Читать книгу "Жизнь - Кит Ричардс"

1 ф.

Пятница, 15

Red Lion

Нормального звука от этого места не добиться.

Драка во время песни

Получили предложение – отель Station в Ричмонде каждое воск. начиная со следующего. Наконец подвалило.

На внутренней стороне обложки дневника написано “Башляют шнягу”. А напротив, в разделе личной информации, где пропечатано: “При несчастном случае прошу известить”, я написал “мою маму”. Больше никаких подробностей.

“Башляют шнягу” – это говорилось, когда мы смотрели на весь этот народ, пляшущий, свисающий со стропил и вообще сходящий с ума. “Что они делают?” – “Башляют шнягу, что еще”. – “Ну хотя бы они нам шнягу башляют”. Это означало, что ты теперь зарабатывал. Залы забивались все плотнее, публика становилась все горячее. В Лондоне мы уже подняли со дна мощную волну. Когда у тебя, блин, люди топчутся от нетерпения в очереди, загибающейся два раза вокруг всего квартала, до тебя хочешь не хочешь дойдет, что что-то такое происходит. Всё, мольбы пустить нас поиграть остались в прошлом. Теперь нужно только одно – поддерживать огонь.

Места, где мы играли, были небольшие, и нам они были как раз. Лучше всего они подходили Мику. В таких ограниченных пространствах, когда яблоку негде упасть, было четко видно, какой он артист, – может быть, лучше, чем везде, где мы играли потом. Я думаю, его специальные движения родились в основном из-за того, что нам вечно приходилось работать на очень-очень тесных площадках. Со всем нашим хозяйством на сцене рабочей площади для всех иногда оставалось примерно с обеденный стол. Бэнд располагался в двух футах за спиной Мика, он оказывался прямо посередине, а ведь ни о каком разделении каналов с дилэем речь вообще не шла, и, поскольку у Мика было достаточно много гармошечных партий, он был одним из нас, игроком. Не могу вспомнить ни одного другого певца в Англии того времени, который бы играл на гармошке и одновременно отвечал за лид-вокал. Ведь гармошка была – и до сих пор бывает – очень важным элементом звучания, особенно когда пашешь на блюзовой ниве.

Дайте Мику Джаггеру сцену размером со стол, и он отработает на ней лучше, чем любой другой, может быть, не считая Джеймса Брауна. Изгибы с поворотами, и маракасы трясутся без остановки – только давай-давай. Мы обычно играли, сидя на табуретах, а ему приходилось отплясывать вокруг нас, потому что отдельного места для этого не было, махнешь ненароком гитарой – двинешь кому-то в лицо. Он раньше играл четырьмя маракасами, когда пел. Я уже давно вспоминаю ему эти маракасы. Он был блестящий артист. Даже в те времена я поражался, как он умудряется извлечь столько из такого маленького пространства. Это было как будто наблюдаешь за танцором фламенко.

В Ричмонде мы окончательно освоили ремесло. Именно там стало понятно, что у нас по-настоящему сыгранный коллектив и на пару часов мы способны дать людям расслабиться, и зарядить зал энергией, и получить ту самую отдачу. Потому что наше дело – не отработать номер. Что бы там себе ни думал Мик Джаггер.

* * *

Если вспоминать, моим любимым местом был ричмондский отель Station – просто потому, что оттуда все началось по-серьезному. Клуб Ricky Tick в Виндзоре – офигенная площадка. В зале отеля Eel Pie мы тоже чувствовали себя шикарно, потому что в принципе народ был один и тот же, просто перемещался между точками, где нам давали работу. Джорджо Гомельский – еще одно имя, всплывающее в связи с тем периодом, – человек, который вообще-то нас пас, устроил нам приглашения в Marquee и Station и который был очень важной фигурой во всей тогдашней тусовке. Иммигрант из России, большой медведеподобный дядя с неимоверным запасом энергии и энтузиазма. Брайан заставил Джорджо поверить, что тот фактически командует коллективом, которому, как мы-то считали, никакой командир не нужен. Джорджо творил всякие чудеса, обеспечивал нас работой, местами, но больше нам особенно было дать нечего. “Где бы сыграть, поинтересуйся у людей, может, кто-нибудь нас возьмет” – вот и все запросы. И Джорджо очень нам помог с этим на самых первых порах. А Брайан его бортанул, как только впереди замаячило что-то посолидней. Уму непостижимо, в какого манипулятора он мог превращаться, когда обстряпывал такие дела. Все время возникало подозрение, что Брайан надавал людям обещаний, о которых остальные были ни сном ни духом. Так что, когда обещания не выполнялись, сволочами выглядели мы все. В общем, обещалка у Брайана работала на износ. Джорджо потом стал менеджером Yardbirds, клэптоновского состава, которые уже начинали занимать наши места в клубных расписаниях. А потом Эрик ушел из Yardbirds, отправился на полгода в отпуск и вернулся в звании бога, от которого ему все никак не откреститься.

Мик поменялся колоссально. Только прокручивая в голове те времена, я вспоминаю не без грусти, что мы с ним никогда не были настолько заодно, как в первые годы, когда Stones становились на ноги. Прежде всего, не было сомнений в цели. Мы безошибочно знали, где хотим оказаться, какой должен быть звук, поэтому не приходилось ни о чем договариваться – только соображать, как туда попасть. Разговаривать о глобальных задачах? Зачем, мы все о них знали. Задача, в общем, стояла простая – получить доступ к студии. Как обычно, время проходит, цели растут. Нашей первой целью под вывеской Rolling Stones было заработать титул лучшей ритм-энд-блюзовой команды Лондона с регулярным концертным расписанием на неделю. Но еще главнее было наконец как-то начать писаться. Оказаться в настоящей студии – это было все равно что попасть за перегородку в святая святых. Как оттачивать звук, если не можешь сесть перед микрофоном и студийным аппаратом? Мы чувствовали, что уже набрали достаточный разгон, и какой следующий шаг? Дорваться до студии не мытьем, так катаньем. Джон Ли Хукер, Мадди Уотерс, Хаулин Вулф – они были такие, какие есть, потому что гнули свое. Они уперто хотели записывать свою музыку, точно как я, – это была еще одна связь между мной и ими. Сделаю все, только пустите в студию. На самом деле в этом было даже что-то от нарциссизма: нам элементарно не терпелось услышать, как мы звучим. Нам хотелось отдачи в звуке. Денежная отдача в расчет не входила, а услышать самих себя – это да, это была цель. В какой-то степени тогда попасть в студию и выйти с ацетатным демо[69] было все равно что получить аттестат. “Ты теперь офицер при звании” – в смысле, ты больше не рядовой музыкантской армии. Играть перед публикой было самой важной вещью в мире, но, если тебя записали, это было как знак качества. Заверено, скреплено и проштамповано.

Стю единственный из нас знал человека с доступом, у которого была возможность открыть студию ближе к ночи и дать нам час времени. В ту эпоху это было как отправиться с визитом в Букингемский дворец или заработать приглашение в Адмиралтейство. Попасть в студию звукозаписи – практически невыполнимая задача. Выглядит дико, учитывая, что сегодня каждый может записаться на любом углу и тут же выложить свои художества в интернете. А тогда это было как допрыгнуть до Луны – чистая фантазия. Вообще-то первая студия, в которую я попал, была студия Ай-би-си на Портленд-плейс – прямо через дорогу от Би-би-си, но, разумеется, никакой связи между ними. Все благодаря Глину Джонсу, который там звукоинженерствовал и исхитрился освободить для нас чуть-чуть времени. Но это было так, разовая акция.