Читать книгу "Ты следующий - Любомир Левчев"

— Правильно рассуждаете, товарищ, — поддержал его бай Ангел из соседней кабинки.

— А сам-то ты кем будешь, что голос подаешь?

— Я писатель Ангел Тодоров — член ЦК БКП.

Разозлившийся гражданин на некоторое время потерял дар речи. А потом смыл с глаз мыльную пену и сказал:

— Нет такого писателя».

Но такой писатель существовал. И сейчас он вел нас к гробу Пеню Пенева. Царило тягостное молчание. Обстоятельства смерти оставались неясными. Надо было понять, что все-таки произошло. В Димитровграде же знали, что произошло, но не знали, что на это скажут «наверху». Так что все пребывали в ожидании.

Прощание с тленными останками проходило в маленьком и показавшемся мне странным помещении напротив вокзала. Что это было — новый клуб или магазин? Последнее предположение порождало неприятное чувство, что гроб выставлен на витрину — не для прощания, а на продажу.

Мать Пеню оплакивала его, громко причитая:

— Пеню, сынок, ты просил похоронить тебя с ручкой, блокнотом и ножичком. Но, сынок, что мне делать, если их конфисковали?

Я так и не понял, исполнили ли эту пугающую последнюю волю поэта.

Гостиница, в которой Пеню расстался с жизнью, находилась в двух шагах. Но там все уже было «прибрано». Только паркет белел, как будто посыпанный пеплом. Нет. Этот пепел не был пеплом сердца Пеню. Нам объяснили, что обреченный часто пытался покончить жизнь самоубийством. В предпоследний раз он выпил люминал. Но Пеню вовремя обнаружили и спасли. Тогда его друзья нашли под матрасом огромные запасы снотворного и уничтожили их, попросту растоптав таблетки. А потом распорядились, чтобы в аптеке больше не продавали Пеню люминал. Смешные меры предосторожности. Фатальное отравление вызвал веронал. Путаные рассказы свидетелей и друзей породили у нас смутное предположение, что охваченный идеей фикс о самоубийстве Пеню выработал некий психический стереотип выживания. Пробуждения после каждой из попыток. Воскресения после каждой последующей смерти.

Пастернак намекал, что у Есенина был похожий синдром.

Пеню ждал заказ: он обещал написать стихи в первомайский номер местной газеты. Он писал всю ночь. Но не то, что ему хотелось. В конце концов он принял смертельную дозу лекарства. Ранним утром, которое было уже так близко, должны были прийти из редакции и забрать стихи. И если бы все случилось именно так, то медицина, возможно, могла бы спасти его еще раз.

Но гипотезы, которые мы сочиняли, уже не имели ровным счетом никакого значения. Пеню Пенев, испытывая ужас от того, как сбывались его мечты, убежал от новой действительности по старой тропинке. И это казалось символичным. Пеню давал нам знак. Отчаянно предупреждал нас, пишущих с искренней верой.

Шествие к кладбищу увлекало за собой все больше и больше людей. Мы с Владко Башевым все-таки несли комсомольский венок, тайно купленный нами.

Позже корифей журналистики, который вообще не присутствовал на похоронах, опишет, как локомотивы гудели, провожая в последний путь гражданина Пенева. Как рабочий класс прощался со своим любимым поэтом… Такие, как этот журналист, помогали действительности. На своем примере учили ее приспособляемости… Напрасно…

После смерти Пеню Пенев мгновенно обрел литературное и общественное признание, которых ему до боли не хватало. Думаю, если бы он получил их при жизни, он выбрал бы другую дорогу.

На могиле Пеню выступил бай Ангел Тодоров — член ЦК БКП. Мы все были поражены услышанным. Покойному была дана высшая политическая оценка: «поэт Димитровграда», «поэт бригадирского поколения», «поэт коммунистического дерзновения». Неожиданно все его полюбили. Так началась вторая, загробная жизнь Пеню.

На обратном пути настроение в маленьком автобусе поменялось. Мы купили литровую бутылку коньяка «Экстра», чтобы как следует помянуть Пеню. На улице было тепло. И от усталости нас быстро развезло. Мы пели революционные песни. Вдруг Челкаш вскочил и закричал: «Стой!» Испугавшийся шофер ударил по тормозам, и все полетели вперед. И пока мы бранились, чтобы снять напряжение, Челкаш произнес целую речь:

— Ангел! Все же я никогда не прощу тебе того, что ты, старый коммунист, наш боевой товарищ, не заклеймил самоубийство как явление, глубоко несовместимое с нашей идеологией!..

(Да, «наша идеология», позабыв, что унаследовала эту неприязнь у христианства, не принимала самоубийств до тех пор, пока торжественным образом не покончили с собой ее компартии.)

«И как на этот раз отшутится наш сатирик?» — спрашивал я себя. Но бай Ангел очень хорошо знал, как:

— Челкашик, не надо со мной так шутить! Товарищи, вы заметили что-нибудь предосудительное в моей речи? Нет, серьезно, я вас спрашиваю? Эта речь согласована с ЦК!

А последние слова поэта и его непонятные каракули… Интересно, согласовал ли их Пеню со смертью?

Я так их и не увидел.

Позже вездесущий Любен Георгиев опубликовал предсмертные письма Пенева в своей книге «Поэт в телогрейке».

Настоящие причины самоподрыва поэта продолжали свои скитания по мрачному полю догадок. Таинственность — одна из предпосылок для возникновения легенды. Не успели разровнять землю на могиле Пеню, как он стал мифом.

И в нашем отделе пропаганды и агитации меня осторожно расспрашивали, что же произошло. Все смотрели на меня как-то особенно: а вдруг Левчев следующий?!

•

«Наш отдел»! Так я называю три года своей жизни. Странный круг, огненный обруч, через который скачут дрессированные звери, плачущие клоуны, улыбающиеся гимнастки. И… я.

Но внутри этого политического шапито встречались такие интересные личности!.. Сегодня я все время думаю о том, что ни один сотрудник нашего отдела не «перекрасился» после крушения системы. Ни один из них не приспособился к бизнесу первоначального разграбления капитала. Почему? Несмотря на постоянную текучесть кадров, в маленьком коллективе поддерживалась постоянная чистота и сердечность человеческих взаимоотношений.

Завотделами менялись довольно часто.

Георгий Караманев был интеллигентным, импульсивным, эмоциональным. Даже когда ему приходилось морщиться, он не мог согнать с лица свою добросердечную улыбку. Такие люди смягчали суровый политический климат.

Петр Дюлгеров был сдержанным, погруженным в себя. Чувствовалось, что он думает больше, чем говорит. Время от времени он становился непроницаемым.

Обоих быстро выдвинули в секретари ЦК. Потом они прошли через огонь окружных партийных комитетов. И поднялись к вершине партийной и государственной власти совершенно обыденным образом, без всякой магии.

На их фоне первый секретарь ЦК Иван Абаджиев походил на породистого жеребца, выращенного специально для политических гонок. Он быстро поднимался по ступеням власти, как предопределенный судьбою лидер. Ко всему прочему, внешне он напоминал певца Тома Джонса. Но такие яркие и быстрые звезды в Болгарии, как правило, гибли при роковом столкновении с какой-нибудь предпоследней незаметной инстанцией. Ближе всех к неизменной и вечной вершине поднялись Венелин Коцев, Иван Абаджиев, Александр Лилов, Чудомир Александров (с последним мы не были близко знакомы). Настоящая золотая молодежь! Один из них, продержавшейся дольше всех, сказал как-то: