Читать книгу "Конец одиночества - Бенедикт Велльс"

– Я думала, помогут путешествия. После школы я на полгода отправилась в Новую Зеландию, потом в Россию. Позже, с Сашей, я побывала всюду. Но это уже не спасает.

– А литература? Она помогает?

– Иногда.

– А А. Н. Романов?

Она рассмеялась:

– Тоже иногда. Я же и читала, вообще, чтобы найти в этом прибежище, чтобы утешиться за чтением какой-нибудь истории. Раньше я непременно хотела стать героиней романа. Быть бессмертной и вечно жить в книге, а все другие пускай читают про меня и рассматривают со всех сторон. Сама знаю – тронутая! – И затем, застыдившись: – Хотя, если честно, я и сейчас считаю, что лучше всего быть романным персонажем.

И тут я понял, почему она заманивала меня в Швейцарию: она чувствовала себя обманутой. Наверняка она вышла за Романова еще и потому, что он изготовлял два ее любимых наркотика: оптимизм и красивые слова. Но с тех пор семидесятилетний поставщик сделался ненадежен. Я представил себе, как Альва прожила в горах последние годы. Потерявшимся сателлитом, одиноко кружащим вокруг рабочего кабинета в шале, за дверью которого ее муж, почти переставший с ней разговаривать, мучается за машинкой.

Мы сели за стол на ферме. Она рассказала о своем отце, который подарил ей к восемнадцатилетию красный «фиат», а сам за это время превратился в заядлого альпиниста.

– Кстати, его очень позабавило, когда он узнал, что его зять на десять лет старше его.

– Как он сейчас?

– Вполне хорошо, кажется. С некоторых пор он снова работает врачом-терапевтом в медицинском центре. Ему всегда нравилось общаться с пациентами, в детстве я часто заходила к нему на работу.

– Раньше ты мне никогда о нем не рассказывала.

Она сидела, не поднимая глаз от тарелки:

– Когда моя мать отсудила меня у него, отец переехал в Аугсбург. Поначалу я два раза в месяц ездила к нему на выходные, там у меня была своя комната, он дарил мне книжки, ходил со мной на долгие прогулки. А потом вдруг все контакты на несколько лет оборвались. Я думала, что это я виновата, что, наверное, я слишком напоминаю ему о сестре, но, когда мне исполнилось восемнадцать, он ко мне приехал, и мы все между собой выяснили. Как же я радовалась, что снова его обрела! И только тут я узнала, что моя мать скрывала от меня все его письма. Ему она сказала, что я больше не хочу его видеть.

– Почему она так поступила?

– Не знаю. Она всегда любила Фину чуть больше, чем меня, и так и не смогла оправиться после этой утраты. Мы часто ссорились. Говорили друг другу ужасные вещи. Она так холодно ко мне относилась, что я только обрадовалась, когда смогла наконец от нее уехать. И думала, что все. Но пару лет назад она прислала отцу письмо для меня. Без обратного адреса. Она живет теперь за границей, но об этом она не распространялась. Во всяком случае, письмо было хорошее. Своего рода прощальное. – Альва покачала головой. – Жаль, она не сказала мне все это раньше, когда я была моложе. Тогда я так ненавидела жизнь! У меня было такое чувство, что раз исчезла моя сестра, а мама меня все равно не любит, то, значит, я вообще никуда не годный человек. И я решила стать таким человеком, которому все это по заслугам.

Ее глаза заблестели. Я перегнулся и обнял ее.

– Ты немножко побудешь? – спросила она меня в самое ухо.

Я увидел ее умоляющий взгляд и понял – может быть, даже раньше, чем она, – все значение этого вопроса.

К удивлению моего шефа, я уволился из фирмы. Это удалось мне только со второго захода. При первом звонке я обставил дело так, будто бы заболел воспалением легких, но так как я никогда не был хорошим лжецом, то при втором заходе я сообщил ему, что больше не вернусь на работу. В отличие от обычного своего поведения, тут я ни на секунду не задумывался о возможных последствиях. Норе же я в ответ на ее сердечное письмо, присланное по электронной почте, сообщил, что в настоящее время не имею возможности продолжать с ней встречаться. В ответ она прислала мне несколько имейлов, звонила и оставляла телефонные сообщения, но я на них не откликался.

За каких-то несколько дней я подвел под своей прежней жизнью жирную черту. Притом я даже не имел четкого представления, как сложатся в будущем мои отношения с Альвой. Я знал только одно: второй раз я не могу ее упустить. И я не собираюсь всю жизнь расплачиваться за ошибку, которую совершил подростком.

– Мне очень не хочется повторять тебе это снова, но прошлое нельзя отменить или изменить, – сказал мой брат в телефонном разговоре.

– А вот и можно, – возразил я.

* * *

Несколько часов я сидел в гостиной, бродя по Интернету, как вдруг понял, что Альвы нет дома. Сначала я подумал, что она ушла наверх к Романову, но не слышно было ни ее шагов, ни работающего водопровода, звуки которого раздавались на все шале в одно и то же время. Я подождал в гостиной еще немного, потом лег спать. Был конец февраля, за окном густо шел снег. В шесть утра я проснулся оттого, что хлопнула входная дверь. Когда я потом спросил Альву, где она так долго ходила, она только пожала плечами, словно я непонятно о чем спрашиваю.

Новым было для меня и ее увлечение садовничеством. Когда настала весна, она могла часами возиться на огороде или пересаживала и поливала комнатные растения. А с огорода возвращалась с черной каймой под ногтями и совершенно счастливая. Зато царством Романова было шале, а если описать его звуком, то подойдет неустанный стук пишущей машинки.

Однажды он вдруг взял свою трость и вызвал меня на дуэль. Я тоже, в свой черед, взял другую, и несколько секунд мы фехтовали. Когда я заговорил с ним об этом, он лаконично ответил:

– Не важно, кем он в мире слыл, – он был ребенком, мужчиной был.

Фехтование заметно его утомило, он сел на стул и отер вспотевший лоб:

– Жюль, а чем занимаются ваши родители?

– Они погибли в аварии, когда мне было десять лет.

– Мне искренне жаль.

Я махнул рукой:

– А что ваши родители? Кем они были?

Он рассказал о своей матери, поэтессе, происходившей из старинной петербургской семьи:

– Она любила немецкую литературу и немецкий язык, поэтому у нас всегда была немецкая няня. Мой отец же был происхождением попроще, из Екатеринбургской области. Мужик-мечтатель, у него всегда были на уме великие замыслы, ни одного из которых он не осуществил. Он также бежал от Октябрьской революции, когда был еще ребенком. В Америке познакомился с моей матерью, потом мы жили в Нидерландах. Там мой отец и застрелился.

Я посмотрел на него вопросительно.

– Не добился успеха, – сказал Романов. – Он довел до разорения очередную фирму, мы не знали, что делать, в буквальном смысле оказались на улице. Это случилось по его вине. И тогда он поставил точку. Некоторые знакомые нашей семьи говорили, что это трусость, а на мой взгляд, он поступил очень последовательно. – Романов бросил взгляд на меня. – У сына всегда инстинктивно складываются хорошие отношения с матерью, за отцом же он недоверчиво наблюдает, уважает, сравнивает себя с ним. Всю жизнь я о нем размышлял.