Читать книгу "SPQR. История Древнего Рима - Мэри Бирд"

Уникальная возможность заглянуть в мир тех знаменитых войн появилась после открытий археологов в 1870-х гг. во время раскопок на краю античного Рима: был обнаружен дразняще малый фрагмент росписи надгробия, предположительно начала III в. до н. э. Изначально росписи занимали значительно большую поверхность, вероятно, всю стену: ярусами располагались изображения, запечатлевшие сцены сражений, предположительно, между римлянами и самнитами. Если это так, то перед нами самый ранний в Европе уцелевший до наших дней фрагмент росписи, передающий узнаваемые реалистичные сюжеты военной кампании (если не считать довольно обобщенного изображения битвы, найденного на стенах гробницы в Южной Италии, которое некоторые археологи соотносят с великой победой самнитов над римлянами в Кавдинском ущелье) (см. цв. вклейку, илл. 6).

Несмотря на противоречивость интерпретаций фрески и ее плохую сохранность, основной сюжет читается довольно четко. На нижнем ярусе запечатлена рукопашная битва, в которой выделяется воин, чей причудливый шлем переходит в рисунок второго яруса. Над сценой сражения возвышается внушительная зубчатая крепостная стена. На каждом из двух наиболее сохранившихся рисунков изображен человек в короткой тоге с копьем в руке. Одного из них или обоих звали Q Fabius – это, вероятнее всего, Квинт Фабий Максим Руллиан, военачальник в битве при Сентине, который, поручив Барбату эпизодическую роль в сражении, повелел ему «привести подкрепление из тыла». Квинт Фабий, со свитой клиентов, выполненных в меньшем масштабе, показан в момент переговоров с неким Фаннием, воином без оружия, с доспехами в виде тяжелых поножей и шлемом с перьями (в одном из двух эпизодов), с простертой голой правой рукой. Был ли Фанний самнитом, покоренным представителями «народа, который носит тогу»? На данной ранней фреске III в. до н. э., похоже, это обозначено именно так.

Римляне на этих незатейливых стилизованных рисунках не кажутся ровней македонской армии. Однако Ливий делает в «Истории» пространное отступление, разбирая гипотетический вопрос, смогли бы они одержать верх над Александром Великим или нет. Этот пассаж непосредственно следует за описанием того, как римлянам удалось воспрянуть после унижения, через которое они прошли в Кавдинском ущелье. От внимания историка не ускользнул тот факт, что Самнитские войны происходили в Италии в конце IV в. до н. э., что примерно совпадало со знаменитыми опустошительными походами македонского царя на Восток. Во времена Ливия многие римские генералы стремились подражать Александру. Они копировали его особенную прическу, называя себя «Великими». Юлий Цезарь, равно как и первый император Август, совершил паломничество к могиле Александра в Египте. Говорят, Август, по странной случайности, отдавая дань уважения мумии, отломил ей нос. Стоит ли удивляться, что Ливий обдумывал классическое «предположение от обратного»: каков был бы исход, если бы Александр повернул свои войска на запад и столкнулся с римлянами вместо персов?

Александр Македонский, конечно, великий полководец, рассуждал Ливий, но небезгрешен и, помимо прочего, алкоголик. Римляне же не зависели от одного какого-либо харизматичного лидера. Их выручала стратегическая глубина при беспрецедентной военной дисциплине. Кроме того, настаивал Ливий, они могли рассчитывать на более многочисленные, хорошо подготовленные войска и на помощь союзников со всей Италии, которые по первому требованию присылали подкрепление. Его ответ вкратце был таков: если бы представилась возможность, римляне бы победили Александра Македонского.

Экспансия, солдаты и граждане

Окольными путями добравшись до истины (он часто закапывается в анализе), Ливий в итоге дает проницательный ответ на вопрос, что же привело римскую армию в этот период к победоносному шествию по Италии и позволило распространить столь быстрыми темпами свое влияние и контроль. Это один из немногих случаев, когда Ливий заглядывает глубже, под внешнюю поверхность сюжета, выявляя социальные и системные факторы, включая организацию командования войсками и людскими ресурсами. Стоит даже пойти чуть дальше Ливия и повнимательнее рассмотреть момент, в который, как мы понимаем задним числом, зародилась Римская империя.

Два несомненных факта противостоят современным мифам о мощи и «характере» римлян. Во-первых, от природы они не были воинственнее соседей и современников, как не были от природы лучшими строителями дорог и мостов. Это правда, что римская культура чересчур (на наш взгляд) ценила успех на военном поприще. Доблесть, смелость, смертоносная ярость в бою постоянно превозносились, начиная от триумфальных шествий военачальников по улицам города сквозь ликующие толпы жителей и кончая горделивой демонстрацией боевых шрамов рядовыми солдатами во время политических дебатов в надежде придать дополнительный вес своей аргументации. В середине IV в. до н. э. основание трибуны ораторов на Форуме было украшено бронзовыми рострами (таранами с носовых частей) вражеских боевых кораблей, захваченных при Анциуме в ходе Латинской войны, что символизировало боевой дух римского политического господства.

Однако наивно было бы думать, будто другие народы в Италии сильно отличались от римлян. Это были очень непохожие друг на друга группы людей по языку, культуре и политической организации, несмотря на то что их называют одним словом – италийцы. Исходя из немногочисленных данных о них, от вооружения, найденного в могилах, и случайных упоминаний в литературе до сведений о военной добыче, о способах ведения войны и зверствах, мы можем предположить, что они посвящали себя войне в неменьшей степени, чем римляне, и были, пожалуй, не менее жадны до добычи. В этом мире насилие считалось нормой, стычки с соседями были ежегодными мероприятиями, грабеж был существенной статьей дохода для всех и большинство споров разрешалось при помощи силы. Неслучайна двузначность латинского слова hostis, означающего одновременно «чужак» и «враг». Не менее двойственна известная фраза domi militiaeque – «дома и за рубежом» или «в мирное время и на войне», где militiae понимается как «за границей» и одновременно как «военный поход». Большинство народов полуострова, безусловно, разделяли подобную размытость значений. Быть вне дома всегда (потенциально) подразумевало быть на войне.

Во-вторых, римляне не ставили своей целью завоевать и контролировать всю Италию. Невозможно себе представить в IV в. до н. э. клику римских заговорщиков, склонившихся над картой и планирующих территориальный захват, наподобие глав национальных государств XIX и XX вв. с имперскими амбициями. Для начала, как бы просто это ни звучало, у римлян той поры не было карт. Загадкой остается, как у них или у других «докартографических» людей складывались представления об окружающем мире или о пространстве за ближайшим горизонтом. Я подробно описывала процесс распространения власти римлян по всему Апеннинскому полуострову, но никто толком не знает, представлял ли в ту пору себе кто-нибудь из римлян свою родину именно как часть Италии. Слабым отголоском этой идеи могут служить встречающиеся в литературе II в. до н. э. обозначения морей Адриатического как Верхнее море и Тирренского как Нижнего моря, выдающие пространственную ориентацию восток—запад, в отличие от привычной для нас оси север—юг.