Читать книгу "Первый в списке на похищение - Валерий Поволяев"

– Фью-ють! – присвистнул Корочкин. – А поподробнее можно?

– Все подробности у генерала! – увидев, что глаза у Корочкина сделались обиженными, Волошин сжато, не вдаваясь в детали, рассказал о похищении Кости Белозерцева. Подчеркнул специально, что дело ведет сам генерал Зверев. И еще, как он разумеет, кто-то из генералов ФСК.

– Фамилию фээскашника генерал Зверев, как ты сам понимаешь, не назвал.

– А я-то думаю, с чего такая беготня! Тут вон оно что оказывается – генералы! – Корочкин еще раз щелкнул каблуками. – Нет слов, душат слезы!

– Будешь дурить – оторву чего-нибудь с корнем, – предупредил Волошин. – Чего-нибудь очень нужное, женилку, например, будешь потом искать пластмассовый заменитель. Сорок шесть домов – это тьфу на палочке, ерунда, когда мы их рассмотрим с позиции «Зет», – позицией «Зет» Волошин называл телефон-автомат, к которому был подсоединен пиратский кабель, – сорок домов, как пить дать отвалятся, останется только пять или шесть. А с пятью-шестью мы запросто справимся.

Так оно и получилось. Вскоре они изучали пять особняков, хотя «особняки» – это слишком преувеличенно сказано, особняками эти дома назвала старшая учетчица телефонной станции по имени Кира, симпатичная татарка с антрацитовыми глазами, – ко всем пяти с одинаковым успехом можно было проложить под землей кабель – и к тем, что стояли поближе к будке, и к тем, что находились дальше.

– Может, сходим к будке, на месте посмотрим что к чему, понюхаем воздух, исследуем асфальт, землю, кусты – как пить дать, найдем следы! А? – юношескому задору Корочкина можно было позавидовать. – Следы должны остаться обязательно.

– Нет, сейчас идти туда уже нельзя, – покачал головой Волошин, удивляясь тому, что напарник не понимает таких простых вещей. – Сейчас это уже будет засветка. Пойдем и все испортим. Они нас мигом засекут.

– А разве на наших физиономиях написано, что мы менты?

– Представь себе, написано! – назидательно произнес Волошин. – Наша работа накладывает отпечаток не только на портрет, накладывает даже на походку.

– Подлая работа! – насмешливо проговорил Корочкин.

– Подлая, – согласился Волошин, – но я ее люблю. Потому и не изменяю ей, потому и не перешел ни в одну из коммерческих структур, хотя денег платить мне обещали в сорок, в шестьдесят раз больше.

– И я не перешел, – признался Корочкин с какой-то веселой хмельной легкостью. – Такое состояние бывает только в теплой ресторанной компании после нескольких стопок водки и двух-трех порций хорошей еды.

– А теперь займемся анализом пяти особняков. Что это за особняки, кто ими владеет, кто прописан, какой величины у них участки, какие строения. В общем, нужно проанализировать все-все. Бьюсь об заклад – ровно через полчаса от пяти подозреваемых останется ровно три.

– Три! – хмыкнул, не удержавшись, Корочкин. – Вот дает Васисуалий.

– Может быть, даже два.

20 сентября, среда, 14 час. 20 мин.

У Деверя в кожаном чехольчике, привешенном к поясу, зазвонил телефон – тот самый, сотовый. Деверь с хрустом отодрал клапан чехла, поспешно извлек аппарат, выдернул коротенькую антенну, откинул пятку-микрофон, проговорил зычно, по-солдатски отрывисто:

– На связи!

– Только не так оглушающе, не по-пришибеевски, – услышал он нежный голос Полины Евгеньевны, – мы же не в армии! Таким рявканьем иную слабонервную дамочку вообще можно вогнать в обморок. Хорошо, что я не слабонервная.

– Извините… извините… – конфузливо забормотал Деверь.

– А если я не извиню? – издевательски произнесла Полина Евгеньевна.

– Жду ваших указаний! – уже тихо, с почтительными интеллигентными нотками, невесть откуда взявшимися в голосе, проговорил Деверь, вытянулся с прижатой к уху трубкой.

– Ну что, пора узнавать, готов клиент расплачиваться или нет? Может, он просто некредитоспособный и тогда надо будет принимать меры.

– Не может того быть, чтоб некредитоспособный, Полина Евгеньевна. Богатый же человек, не надуватель. Иначе бы наша контора не имела с ним дел, я так понимаю.

– Ныне ненадувателей нет – все надувают друг друга, а в пору всеобщих неплатежей – надувают вдвойне, втройне и так далее. Верить можно только самому себе, больше никому.

– Беру свои слова назад, Полина Евгеньевна. Извините.

– Проверьте и через полчаса доложите мне, – приказала Полина Евгеньевна. – Теперь расскажите, как там товар? Не заплесневел еще, тухлятиной не попахивает?

Деверь покосился на Костика, обреченно сидевшего на тахте с плаксивым лицом – слез у него уже не было, все выплакал, осталось только горестное обреченное выражение, ноги он свесил вниз и после недавнего окрика Деверя боялся их подтянуть к себе, подобрать, как это делают все дети.

– Нет, не заплесневел, – сказал Деверь, – и запаха нет, не протух… С товаром все в порядке.

– Хорошо. Нашему должнику сообщите, что в шестнадцать ноль-ноль он получит звонок по телефону с указаниями, как жить дальше.

– Й-есть, Полина Евгеньевна! – почтительно и тихо проговорил Деверь.

– Не перебивайте, что за манера! По телефону надо передать, какие счета надлежит оплатить в первую очередь, как вообще оплачивать товар, как будет проходить передача и так далее. Предупредите также, что возможны поправки. И следите за товаром.

– Все ясно, Полина Евгеньевна. Будет выполнено на сто пятьдесят процентов.

– На сто пятьдесят не надо, выполните лучше на сто. Действуйте! – коротко приказала секретарша шефа.

– Й-есть, Полина Евгеньевна! Скажите только, шеф нами доволен? – удивляясь собственной смелости, полюбопытствовал Деверь.

– Пока да.

20 сентября, среда, 14 час. 35 мин.

Пусечка долго не мог покинуть кабинет Белозерцева – с красным расстроенным лицом он двигался спиной к двери, что-то говорил, речь его было невнятной, будто рот у него оказался забит кашей, он часто склонял свою белесую, в игривых завитках волос голову – совершал ритуальные поклоны, снова что-то говорил, но Белозерцев уже не слушал его. Да и не видел тоже. Белозерцев неотрывно смотрел на «панасоник»: когда же этот проклятый аппарат оживет?

Во рту у него было сухо, горько, горячо, коньяк оживил Белозерцева лишь на несколько минут, потом все вернулось на «круги своя» и краски погасли. Один только цвет царил на его столе, в его кабинете, за окном, где продолжало петь, яриться солнце, – серый.

«Панасоник» молчал. Молчал и сотовый аппарат, молчали и два других телефона – тоже городских, один из которых был личным телефоном Белозерцева, номер которого мало кто знал, второй поделен на двоих с заместителем, чтобы Белозерцев мог сбрасывать незначительных клиентов на него. Белозерцева унижали, растаптывали, плюща, словно лепешку, эта зависимость от телефонов, от неведомых людей, вмешавшихся в его жизнь; его уже сейчас, до того как все произошло, выворачивало наизнанку, рвало от дурного духа преисподней, в которую он должен был нырнуть, чтобы выручить сына.