Читать книгу "Рычащие птицы. Комментарии к будням - Даниэль Глаттауэр"

На это мы бы возразили ему, что никогда не испытывали трудностей произнести слово «вонючка». Но почему-то с незапамятных времен его стало очень трудно писать (как содержательно, так и орфографически). Но поистине отважны те, кто называет вонючку ее именем.

Восток навсегда

Май идет полным ходом. Европейский союз расширяется на восток. Австрия вдруг снова оказалась в серединке, где чувствуешь себя лучше всего, потому что можно быть «сердцем» без необходимости при этом колотиться (в одну и ту же сторону).

Трое из трехсот тысяч ежегодных туристов из новых стран Евросоюза, которые хотят обнаружить на просторах нашей родины Запад, уже побывали тут: варшавские студенты-музыканты посетили в Вене свою подругу Агнес. То были великолепные дни, рассказывает нам Агнес. Ее друзья чуть было действительно не позавтракали в отеле-пансионе. («Завтрак только до десяти часов!») Они чуть было не купили в районе Марияхильф MD-плеер. («Строжайше запрещено трогать товар руками!») Они чуть было не примерили майки. («You take it or not?»[97]) Они чуть было не сделали себе модные стрижки. («Без мытья головы стрижку не делаем!») Они чуть было не отведали «кайзер-шмаррен»[98]. («К сожалению, готовим только то, что значится в меню!») Они чуть было не полакомились венским «меланжем»[99] («Здесь – ресторан. Вам все равно придется оплатить и обед!»)

Вывод: польские студенты чувствовали себя в Вене почти так же, как у себя дома пятнадцать лет назад. И почти не потратили на это денег.

Раскованно – это некруто (I)

Чтобы понять молодых, надо говорить на их языке. Чтобы говорить на их языке, надо знать их язык. Чтобы его знать, надо его слышать. Чтобы его слышать, надо, чтобы на нем кто-то сперва заговорил. Чтобы на нем кто-то заговорил, надо, чтобы было с кем. То есть вы сами должны быть молоды, чтобы с вами на нем заговорили. Увы, увы. Понятия не имею, как они нынче говорят. Возможно, они не хотят, чтобы мы их понимали.

Но кое-что просочилось. В растянувшейся на десятилетия дуэли между «раскованно» и «cool»[100] однозначно победило «cool». «Раскованно» в наши дни слишком некруто. Желающий быть раскованным позволяет это понять своим внешним видом, а это означает «out»[101]. «Сool» существует только в виде сложного тайного кода. Тот, кто не знает, что какая-то вещь cool, никогда об этом не догадается.

Если мы захотим купить молодым «крутые шмотки», чтобы к ним подлизаться, мы потерпим позорное поражение. Потому что мы купим им самое большее «раскованные» шмотки, а они, как уже было сказано, слишком некруты. Мы думаем, что брюки за 120 евро заслуживают хотя бы того, чтобы на них посмотреть, что они cool. А посмотришь на них – и с первого взгляда ясно, что они всего лишь раскованны, то есть вообще некруты. Как и мы сами. Вот в чем наша проблема.

Раскованно – это некруто (II)

Мы не консультируем родителей, но судьба семьи Р. не оставила нас равнодушными. Кати (15) грозит родителям бойкотом и изоляцией. Еве (34) она говорит: «Мама, если ты не оденешься сообразно своему возрасту, а будешь и дальше бегать как тинейджер, я с тобой больше не выйду на улицу!» Мартина (38) она уверяет: «Папа, если ты перед моими друзьями еще раз скажешь «ур», «мега» или «cool», больше ты их никогда в глаза не увидишь!»

Родители для того и существуют, чтобы никогда не уметь угодить детям, в этом их педагогическая функция. Дети, которым достались строгие родители, хотят более легкомысленных, те, которым достались небрежные, хотят, чтобы они вообще скрылись с глаз долой. Сообщение от Кати: родители, старики, оставайтесь взрослыми! Не набивайтесь нам в друзья! Не думайте, что cool – это применять такие словечки, набившие оскомину клише, которыми якобы обменивается молодежь. Тем самым вы добьетесь разве что неловкого чувства, которое возникает, например, когда дама-министр называет санитарное свидетельство для мальчиков «мегакрутым». Как можно дойти до такого? Так что уж лучше оставайтесь при своих «хорошо» и «мило» и забудьте чужеродное вам «coolness».

P. S.: Не сдавайтесь, господин Р.! Попробуйте еще раз с «freeze» или с «эластично».

Раскованно – это некруто (окончание)

Надо упомянуть здесь еще одну популярную формулировку, которая хорошо описывает состояние, в котором мы не застаем младшее поколение только потому, что нам при этом нельзя присутствовать. Есть такое слово – «отвисать». Оно происходит от «оттягиваться» девяностых годов, причем это развитие легко объяснить: от многих «оттягиваний» детки так устают, что должны после этого разок как следует отвиснуть – раз в неделю, чаще всего субботней ночью. А в воскресенье после этого они снова оттягиваются.

«Отвисать» очень хорошо подходит в качестве ответа на неизлечимо наивный вопрос, который без устали задают поколения родителей: «Когда вы идете в это кафе, что вы там, вообще, делаете до двух (трех, четырех) часов утра?» Что на это можно ответить? Пьем пиво, танцуем, обжимаемся? Нет, они говорят: «Отвисаем». Наверное, потому, что они и впрямь там не танцуют и не обжимаются, а отвисают – и пьют пиво.

«Отвисание» следует понимать как разновидность coolness на высшем уровне, как окончательное преодоление раскованности. Жаль только впустую потраченного времени. Мы, вечно-вчерашние, вместо этого хотя бы немного флиртовали.

Обязаны знать (I)

Друг рассказал нам, что недавно с ним в течение часа на улицах Вены поздоровались три совершенно незнакомых человека. Это его перенапрягло.

Либо он сам не смог узнать лица своих знакомых. Либо – что он считал вполне вероятным – они и в самом деле не были ему знакомы. Это могло означать, что они его с кем-то спутали, предположительно с одной и той же персоной. То есть он похож на человека, у которого так много знакомых, что в течение часа можно встретить на улице троих из них.

Правда, поздоровались они с ним дистанцированно, рассказал он. Может, они приняли его за какую-то знаменитость. Он и впрямь выглядит как смесь Робби Уильямса и Вольфганга Шюсселя[102] (ближе к Шюсселю), всегда рады были мы подчеркнуть. Может, он просто выглядел как человек, который придает большое значение тому, чтобы с ним здоровались, – как учитель, который записывает в классный журнал фамилию всякого (бывшего) ученика, который не поздоровался с ним. Или – и это пугало его больше всего – он выглядит так, будто его все обязаны знать и в доказательство этого приветствовать. И поэтому у него на лице написан самый жалкий вопрос, какой только может произнести человек: «Разве вы не знаете, кто я такой?»