Читать книгу "Сингомэйкеры - Юрий Никитин"

— Телефончик? Так, на всякий случай.

Арнольд Арнольдович усмехнулся.

— Я еще комплимент пытался всобачить, мол, зря мнеморду закрывали. Я бы смотрел на ее милое лицо, и любая боль отступила бы!.. Изнаешь, что она сказала?

— Что?

— Это, мол, меня самого спасали от ее вида. Она, помимотого, что в маске, нагруднике из брезента, резины и наморднике, еще и вводолазных очках, на голове и на ушах зеркала и прочие причиндалы. Увидел бы,заикой стал.

— С чувством юмора, — ответил Тарасюк. — Всамом деле дай адресок. Ну, и что потом?

Арнольд Арнольдович сказал с тоской:

— Через месяц начнется самое страшное. Сейчас вот надождать, пока мясо приживет. Как видишь, жрать могу только жиденькую маннуюкашку. Потом предстоит новая сдача анализов, а через пару дней в однойоперационной под общим наркозом вырубят молотком и зубилом кусок кости избедра, а потом в другой операционной уже под местным наркозом этот кусок будутприживлять в том месте, где у меня в челюстях просела «проклацанная» протезомкость. Если не сдохну и если все приживется… а шанс один из трех, то черезполгода операцию повторят…

— Зачем?

Арнольд Арнольдович вздохнул.

— В моем возрасте кости не только проседают.Истончаются — вот главная беда. Так что надо наращивать их не тольковширь, но и ввысь. А это делают в два этапа. Если и во второй раз всеприживется, то еще через полгода в эти приросшие кости вобьют штыри. Если и ониприживутся, то дадут с полгодика, чтобы заросло, а уже затем на них насадятметаллокерамические зубы.

Тарасюк молчал и смотрел на Арнольда Арнольдовича сжалостью. Я поймал себя на том, что тоже смотрю с брезгливой жалостью. СколькоАрнольду Арнольдовичу, уже семьдесят?.. Да какого хрена так себя мучить,сколько ему там осталось жить, все старики ходят с протезами, и ничего,нормально.

Он словно уловил мой взгляд, обернулся и посмотрел оченьвнимательно.

— А что скажете вы, Евгений Валентинович? Толькооткровенно!

Щас, мелькнула у меня мысль, так и скажу откровенно, чтодумаю.

— Вы отважный человек, — ответил я. — Имужественный. Всем нам подаете пример. Надо жить, а не доживать. А схолодильниками и стиральными… Не отказались же от них? Совершенствовали,совершенствовали, так и зубы будут имплантировать когда-то не в пять приемов втечение полутора лет, как вот получается с вами, а за полчаса в районнойклинике. Всем желающим!

Он улыбнулся.

— Молодец, Евгений. Хорошо ответили. Вы, правда, так недумаете, я догадываюсь, что' мысленно ответили на самом деле, я был в вашемвозрасте и знаю, как смотрят на семидесятилетних, но сказали правильно. Этоглавное. А второе, хороший пример насчет холодильников и стиральных. Сейчасхолодильники сами заказывают в магазинах продукты, а стиральные машины лучшетупых хозяев определяют, как бережнее постирать ту или иную вещь. Будет то жесамое и с зубами. И не только с ними.

Я открыл рот возразить, что ничего такого не думал, нонаткнулся на его насмешливый взгляд и захлопнул пасть. В самом деле, он был вмоем возрасте и знает, что думаю я, а вот я пока не могу заглянуть под егочерепную коробку. Главное, чтобы он хуже относиться ко мне не стал. Все-таки онвсего на ступеньку ниже, чем Глеб Модестович.

И на несколько выше, чем я.

Когда возвращались из кафе, медленно и неспешно, дескать,сытые не бегают трусцой или как еще, Арнольд Арнольдович поглядел на меня исказал Жукову громко:

— А еще я хорошо запомнил слова моего учителя, в своевремя они меня поразили, как гром с ясного неба… Он сказал, что не подал быруку себе двадцатилетнему, не захотел бы разговаривать с собой тридцатилетним!Даже сорокалетний абсолютно неинтересен ему, себе нынешнему…

Жуков поинтересовался:

— А сколько ему было?

— Да где-то под семьдесят, — ответил АрнольдАрнольдович. — Но дело не в годах, а в количестве линек. В двадцать лет онкачал железо и был спортсменом, в тридцать лет ушел в другую крайность и сталйогом-вегетарианцем, в тридцать пять боролся за независимость Украины, в сороклет рвался выстроить заслон против наступления проклятого НАТО… Разве что сшестидесятилетним собой он еще пообщался бы, но уже со снисходительнойусмешкой. Тот еще в плену старых иллюзий, традиций, искренне считает какие-тоидеи абсолютно верными и с пеной у рта будет защищать их, считая критиковнедоумками и подлыми врагами…

Жуков покосился в мою сторону, весело оскалил зубы, нохмыкнул с недоверием.

— Да, я уже понял, к чему привел ты такой пример. НоЕвгению Валентиновичу пока такое говорить рано.

Я спросил обиженно:

— Почему?

— Жестоко, — ответил Жуков.

Цибульский кивнул, глаза смеялись.

— Но я не скажу дальше, — сказал он,поддразнивая. — Дальше Евгений сам додумает. Если, конечно, для думаниянащупает верный путь.

Тарасюк все чаще щеголяет атлетической фигурой. В последнийраз, как я заметил, исчезли его выпирающие ребра, зато стала заметнее грудь. Онподкачал ее то ли гантелями, то ли вставил имплантаты, но теперь фигура простона загляденье. Говорят, родился рахитом, грудная клетка была искривлена, и воттолько теперь, через восемьдесят лет, прошел курс коррекции, когда концы однихребер обрезали, другие подогнули и закрепили, убрали сало и жир с боков так,чтобы там вообще больше не нарастало.

В последний раз он появился, щеголяя тяжелой нижней челюстьюи массивным раздвоенным подбородком. Я невольно признал, что да, красиво, изхилого интеля превратился в мускулистого супермена, а желваки, размером скастеты, так и играют под ровной молодой кожей.

Только не понял, на фига этому старому пердуну такое молодоетело? Не понимаю. Убейте меня, не понимаю.

Эмма поймала меня на том, что задумчиво смотрю ему вслед,расхихикалась, повисла на шее, потом ухватила за руку и потащила, потащила,обещая показать нечто совсем уж необыкновенное.

— Раздевайся здесь, — сказал я, слабо упираясь.

Она хихикнула снова.

— А что ты еще не видел?

— Ты умеешь показывать по-разному, — вывернулся яс ответом, — уж и не знаю, где тебя такому научили.

— Все сама, — заверила она горячо, — всесама! Вот такая я талантливая.

Она протащила меня через двор к зданию на другой сторонесквера. Я отшатнулся было от вывески, в которой сказано что-то проэкстремальную хирургию, но Эмма пищала, толкала, пихала, тащила и волокла, покане всобачила в просторный уютный кабинет, мало похожий на медицинский, слишкоммного роскоши и гламура, хотя какие-то намеки на врачебность присутствуют.