Читать книгу "Алкоголик. Эхо дуэли - Андрей Воронин"

Лермонтов, принимая из рук секунданта пистолет, говорит: «Я в этого дурака стрелять не буду». Он остается при счете «Раз… два… три» неподвижен и все так же с поднятым дулом пистолета.

Мартынов целится в Лермонтова по-французски – повернув пистолет вбок. Счет продолжается. И после «два…» уже звучит «три!», прекращающее дуэль. И раздается выстрел.

Чей?

Мог ли Лермонтов после счета «три» выстрелить в воздух?

По Дуэльному кодексу стрелять в воздух имел право лишь тот, кто уже выдержал выстрел противника, иначе его сочли бы уклонившимся от дуэли.

Но до счета «три» Мартынов медлил, а после счета «три» первая фаза дуэли заканчивалась, надо было перезарядить пистолеты и все начинать сначала. А Лермонтов даже в мыслях не собирался убивать Мартынова и после счета «три» вполне мог разрядить свой пистолет в воздух.

Как показало следствие, пистолет Лермонтова оказался все-таки разряжен. Один из секундантов заявил на следствии, что сам разрядил его, выстрелив в воздух после того, как все было кончено.

31 июля был день рождения матери Николая Мартынова. Она была в большом горе: сын ее застрелил на дуэли Лермонтова. Сын сразу же написал матери из Пятигорска. Написал, как пишут матерям, – вполне откровенно. А мать пересказывала эту дуэль фактически со слов сына, говоря о Лермонтове: «Он трус был. Хотел и тут отделаться, как прежде с Барантом, сказал, что у него руки не поднимаются, выстрелил вверх, и тогда они с Барантом поцеловались и напились шампанским. Сделал то же и с Мартыновым, но этот, несмотря на то, убил его…»

Лермонтов обладал необычайным даром предвидения. Он пророчески писал: «Умереть со свинцовой пулей в сердце стоит медленной агонии старца». Сохранился и его рисунок, изображающий двух дуэлянтов, стоящих почти рядом, один из которых выстрелил в другого, а тот качнулся с пистолетом в руке у пояса, направленным дулом в сторону.

В ранней юности Лермонтов написал странные стихи:

Кровавая меня могила ждет,

Могила без молитв и без креста.

Предсказание его сбылось. Тело его было предано земле без молитв и без креста. Убитые на дуэли приравнивались к самоубийцам.

Единственное, чего добились друзья, так это разрешения вырыть могилу на кладбище, а не за его пределами. На могилу его положили продолговатый серый камень, начертав на нем имя.

Бабушке долго не сообщали о гибели внука, а когда она узнала, с ней случился удар. Веки ее от слез опускались так низко, что их приходилось приподнимать руками.

В конце 1841 года бабушка обратилась с прошением на имя императора о разрешении перевезти прах внука из Пятигорска в Тарханы.

Император изъявил высочайшее соизволение на перевоз тела умершего Михаила Лермонтова в село Тарханы для погребения на фамильном кладбище «с тем, чтобы помянутое тело закупорено было в свинцовом и засмоленном гробе и с соблюдением всех предосторожностей, употребляемых на сей предмет…»

Было много хлопот по организации перевозки тела из Пятигорска. А осуществил это тяжкое дело камердинер, на попечении которого Лермонтов находился еще ребенком, скорее родственник, чем слуга, Андрей Соколов, получивший потом вольную и живший в отдельном флигеле господской усадьбы. До конца дней своих он так и не простил себе, что не смог уберечь «дитя» от пули.

Сохранился рассказ очевидца В. Е. Новосельцева о перезахоронении праха:

«Это было весною 1842 года, в мае или апреле, скорее в апреле.

День этот был, хорошо помню, будний; но ради такого случая учитель нас отпустил. Нас отправилось на кладбище человек 20 или 25, кладбище оказалось совершенно безлюдным. Ни духовенства, ни полиции, ни даже кого-либо из друзей или родственников поэта я не заметил.

Кроме нашей группы, в моей памяти запечатлелось только несколько копошившихся у могилы фигур солдат, военно-рабочих. К нашему приходу гроб был уже вынут ими из земли и стоял возле разрытой могилы. Он был обтянут какой-то дешевенькой красной материей, с белыми кантами и таким же крестом на крышке, которую, конечно, не открывали.

Тут же неподалеку от могилы стояли простые деревянные дроги. Две или три лошади были выпряжены и паслись в стороне, а на дрогах стоял деревянный футляр, в котором заключался цинковый гроб».

Яму забросали землей – только часть камня выступала наружу. Но и к ней начали приносить цветы. Постоянные посещения пустой могилы приезжими на воды смутили власти, потому надгробный камень исчез. Возможно, он был употреблен в качестве фундамента для новой кладбищенской церкви.

Как бы то ни было, а 24 апреля на имя пензенского губернатора Александра Панчулидзева пришел рапорт чембарского исправника Москвина:

«Во исполнение предписания Вашего превосходительства имею честь донести, что помещицы Елизаветы Алексеевны внука Михайлы Лермонтова тело из Пятигорска перевезено в город Чембар 21 апреля и того же числа привезено в село Тарханы, где тело погребено 23 числа апреля на фамильном кладбище в свинцовом ящике и с соблюдением всех употребляемых на сей предмет предосторожностей».

Так прах Лермонтова обрел свое упокоение.

Глава 8

Лике очень хотелось вымыть руки, казалось, если вымыть руки, то все придет в норму, но она оставалась неподвижной, сидела и ничего не предпринимала.

Сама мысль о том, что для мытья рук придется идти в туалет, видеть перед собой кабинки и белый кафель, казалась невыносимой. Лика с трудом приходила в себя. Перед глазами стояла картина: белый кафель за ее спиной становиться алым, а злобный чернявый парень с глазами ящерицы падает на такой же кафельный пол. Никогда раньше Лика не видела смерть так близко от себя, никогда рядом с ней не оседал на пол человек с маленькой черной дырой на лбу.

Лика сидела с Медузой в «Чебуречной». Ничего не скажешь – изысканное место. Лика давно успела забыть, когда последний раз была в подобном заведении. Медуза предупредил ее, чтобы вела себя смирно и не «изображала жертву».

— Что значит «изображала»? Интересно, а кто я, если не жертва? – злобно ответила Лика.

— Мы сами выбираем роли…

Она помолчала, глядя ему в лицо.

— Что-то не так?

Она не отрываясь смотрела ему в лицо.

Медуза пожал плечами.

Принесли чебуреки.

— Давай ешь! – велел Медуза, пододвигая ей тарелку.

Есть не хотелось. Совсем не хотелось.

— Ешь!

Она послушно взялась за вилку, но тут же положила ее на место.

— Что такое?

— Все не так, а жизнь прекрасна и унизительна… – бросила Лика.

— Не «унизительна», а «удивительна», – попытался исправить ее Медуза.

— Ну, если вам так хочется, пусть будет «удивительна». Ведь мы никогда не перестаем удивляться и удивляемся каждый раз по-новому, когда нас, таких прекрасных, унижают. Каждое унижение мы переживаем так, как будто оно случилось с нами впервые. Брошенная женщина – явление банальное. Брошенная женщина на самом деле становится никому не нужной. Абсолютно никому. На самом деле ее никто не жалеет, ей даже не сочувствуют.