Читать книгу "Мальчик по имени Хоуп - Лара Уильямсон"

Мои пальцы берут неверный аккорд, а потом еще один. Кевин Каммингс трясет фонариком, словно это может привести меня в чувство. Эффект получается совершенно противоположный: я продолжаю ошибаться и не могу нащупать мелодию. У меня опускаются руки, а в горле опять встает ком. Я хочу попросить у всех прощения, но не могу.

За моей спиной раздаются негромкие шаги, мне не нужно оборачиваться: я и так знаю, что это мисс Парфитт пришла увести меня со сцены. Если бы у нее был длинный крюк, она бы, наверное, зацепилась им за мой воротник и уволокла меня с такой скоростью, что я бы полетел вверх тормашками. Шаги приближаются. Я сижу с вымученной улыбкой, на глазах блестят слезы. Я готовлюсь скрыться за кулисами. Чья-то твердая рука хватает меня за плечо и вжимает обратно в сиденье. Что это мисс Парфитт делает? Мелодия «Over the Rainbow» теплым одеялом обволакивает меня. Я оборачиваюсь и вижу, как Кристофер сочувственно мне кивает.

Он ведет меня от ноты к ноте, и вот я снова беру аккорд, потом другой. Вместе мы – сила. Я слышу, как слушатели подбадривают нас. Теперь папе и в голову не придет думать, что я неудачник. Возможно, он решит, что так и было задумано: я притворился, что не могу и двух нот взять, и внезапно начал играть как бог. Как во всех этих реалити-шоу, когда участник жутко нервничает и все думают, что он никуда не годится, и тут он открывает рот, поет, и все немеют от восторга и аплодируют стоя.

Нам, кстати, тоже аплодируют стоя. Люди ряд за рядом вскакивают на ноги и кричат «бис». А что нам остается? Не разочаровывать же людей. Мы играем еще, а потом еще, и вот зал поет вместе с нами, и мы так смелеем, что поднимаемся и ходим по сцене. Кевину это не по душе: сложно освещать двух людей сразу, особенно если они идут в разные стороны.

Когда наше выступление заканчивается, на подиум выходит мисс Парфитт. Она благодарит нас за импровизированный концерт, а аудиторию – за то, что никто не ушел перед наступлением конца света. Учительница смеется, и Кевин направляет на нее фонарик. Свет падает на нее снизу, и из-за игры теней она превращается в ужасное чудище. Почувствовав, что люди в панике отшатнулись, мисс Парфитт хмурится и жестами показывает Кевину, чтобы он выключил фонарик. Сцена снова погружается во тьму, и нам с Кристофером приходится уползать за кулисы на четвереньках – как-то неохота споткнуться и упасть с подиума.

Наконец электричество включают снова. Мы стоим за сценой, а наш класс разражается взволнованным гулом.

– Это было просто невероятно, – говорит Джо. – Словно Дева Мария сошла в зал, увидела, что все идет не так, и сотворила чудо.

– Ну, можно и так сказать. – Я отодвигаюсь от Джо, потому что ее волосы пахнут жареной курицей.

– Не, серьезно, – вступает в разговор йети (то есть Кевин Каммингс), отирая пот с верхней губы. – Было просто супер. А агент вам не нужен? Или осветитель. За небольшую плату…

В разговор вклинивается мисс Парфитт. С ее приближением класс расступается, как воды Красного моря перед Моисеем.

– Дэниел, школа будет тобой гордиться. – Учительница останавливается передо мной, широко улыбаясь. За ее спиной кто-то негромко кашляет. Мисс Парфитт оборачивается и говорит: – Кристофер, я не забыла, как ты пришел другу на выручку. Тобой мы тоже гордимся. А теперь все могут выйти на поклон. Свет зажегся, и теперь настал ваш час славы.

Вот оно!

Мы выходим, взявшись за руки, на сцену. Зал рукоплещет. Один за другим мы кланяемся. Уверен, что на сцене мы проводим не меньше пяти минут, и все это время я вглядываюсь в лица зрителей. Мама машет промокшей салфеткой и кричит: «Это мой сын! Тот, который играл на гитаре!» На нее шикают и просят замолчать, и она жалобно взвизгивает:

– Нельзя на меня цыкать! Я вынашиваю ребенка!

Но где же папа? Я уверен, что его в зале нет. Девы Марии тоже, но ее я и не ждал.

Как только мы сходим со сцены, я хватаю куртку, зажимаю под мышкой гитару и несусь в зал, чтобы найти папу, пока он не ушел. Малкольм Мейнард, телезвезда, мой папа, будет стоять под мерцающей люстрой и ждать, когда я дам ему автограф. Мы наконец-то встретимся.

Это будет словно сцена из фильма.

Двадцать два

Это непохоже на сцену из фильма. Зал почти опустел. Бумажные звезды свалились с потолка, и по ним уже пробежала не одна пара ног. Повсюду разбросаны программки и валяются смятые пластиковые стаканчики. Пока мама болтает с мисс Парфитт, я мечусь между последними оставшимися зрителями и выискиваю папу. Его нигде нет.

Наверное, он пошел в туалет.

Я бегу к мужскому туалету, и навстречу мне из женского выходит Грейс.

– Эй, – говорит она, надувая пузырь жвачки. – Ты спешишь? Вы ничего так сыграли. Мама чуть всю гостиницу в слезах не утопила. Только учти, она же беременная и готова рыдать над чем угодно.

– А папе понравилось? – тихо спрашиваю я.

– Папе? – Пузырь жвачки лопается.

– Как ему мое выступление? – Я перехожу на шепот.

Потом я внимательно смотрю на сестру: что она скажет дальше? Не говоря ни слова, Грейс сжимает мою руку в своих.

– Нет, – бормочу я. – Нет, нет, нет.

– Дэн, послушай меня.

– Нет… Пожалуйста, не говори этого.

– Я уже предупреждала тебя. Папа не заслуживает твоего внимания. Он ушел в самом начале, сразу же, как прочитал имена в программке. Думаю, он узнал тебя. Прости, но я должна сказать как есть. Наш папа – никудышный человек.

Голос Грейс прерывается.

– Он не видел меня на сцене?

Грейс качает головой.

– Не слышал, как я играл на гитаре?

Ее хвостик болтается из стороны в сторону.

– Он больше меня не любит?

Сестра отводит глаза. На языке тела это значит, что я прав. Папа не любит меня. Гитара выскальзывает у меня из рук и с тихим стуком падает на паркет. Там она и остается лежать – немая, безголосая. Слезы застилают мне глаза, пока я бегу к главному входу в гостиницу «Амандин».

У воздуха острый вкус, как у кисленьких леденцов. Я вдыхаю и закашливаюсь. Мне становится ясно: надо бежать, бежать от гостиницы «Амандин» как можно дальше. Я несусь по подъездной аллее, а Грейс, стоя на крыльце, кричит мне, чтобы я остановился. Она не может побежать за мной следом: ее сандалии-гладиаторы под таким дождем просто расклеятся.

– Я купила их зимой, – вопит она. – За полцены.

Я бегу, как никогда раньше не бегал. Дома проносятся мимо расплывчатыми пятнами, деревья сливаются в одну коричневую ленту; облака какого-то синюшного цвета роняют на меня слезы. От дождя лицо у мня стало совсем мокрым, и я уже не различаю, где слезы, а где дождевые капли.

Папа испортил мне весь вечер. Он растоптал минуту моего триумфа. Залил ядом маленькое деревце, которое я так долго растил в своей душе.