Читать книгу "1937. Трагедия Красной Армии - Олег Сувениров"

Категорически возражаю и буду возражать против какой бы то ни было реорганизации конницы и ее сокращения…»61

Через два дня Ворошилов прочитал это письмо и наложил следующую резолюцию: «т. Буденному С.М. Конницу обучали не враги народа, а мы с Вами, и Вы больше, чем я, т. к. непосредственно этим занимались. Как конница себя «чувствует» при совместных с танков. частями и авиацией действиях, Вы отлично знаете. В разговорах со мной Вы признавали (много раз) резко изменившиеся условия для существования и действий конницы в соврем. войне.

Конницу нужно и будем сокращать. КВ. 31/VIII.37»62.

Иногда дело доходило даже до того, что Ворошилов набирался мужества отказывать Особому отделу ГУГБ НКВД СССР в просьбах об увольнении и аресте ответственных военных работников. В то время одним из руководителей военно-исторической службы в Генштабе РККА был коммунист с 1917 г. комбриг К.И. Соколов-Страхов. Человек достаточно образованный, опытный. Но у него был один крупный, по тем временам, изъян – он был женат на племяннице бывшего шефа жандармов П.Г. Курлова. Уже одним этим он был особистам подозрителен. Да еще он оказался не очень осторожен в разговорах. И Особый отдел решил, что пора этого критикана «взять». Обратились за санкцией на арест к Ворошилову. А тот возьми да и откажи. Особисты вначале даже не поверили. Снова обратились. А нарком отказал вдругорядь, найдя выдвинутые особистами мотивы недостаточно основательными, и предложил вопрос о Соколове-Страхове разобрать в партийном порядке. Этого особисты стерпеть уже не могли. К «делу» подключается всемогущий начальник секретно-политического отдела (СПО) НКВД СССР комиссар госбезопасности 2-го ранга Г.А. Молчанов. Он обращается с рапортом к «самому» Ежову: «СПО считает, что он (Соколов-Страхов. – О.С.) является в партии двурушником, ведет контрреволюционную пропаганду и, будучи на свободе, представляет безусловную опасность как затаенный злобный враг». На рапорте появляется резолюция: «Т. Гамарнику. Считаю необходимым арестовать. Просьба дать согласие. Ежов. 22.Х1.36». Ворошилов держался еще полтора месяца, а потом на присланном Ежовым рапорте появилась помета начальника Политуправления РККА: «Нарком дал т. Ежову согласие. Гамарник. 7/I.37 г.»63.

Бывало, что Ворошилов проявлял и определенную настойчивость в недопущении ареста некоторых, хорошо знакомых ему командиров. С 1935 по 1937 г. военным комендантом Москвы служил комдив М.Ф. Лукин. По делам службы его знал не только Ворошилов, но и Сталин. Но вот в 1937 г. «за притупление классовой бдительности и личную связь с врагами народа» Лукин получил по партийной линии строгий выговор с занесением в учетную карточку, был снят с должности военного коменданта столицы и отправлен заместителем начальника штаба СибВО. И вдруг в 1938 г. его по доносу Мехлиса вызывают в Москву, в Комиссию партийного контроля. И бывает же так в жизни – Лукин случайно в коридоре ЦК встретил Ворошилова и рассказал ему о том, в какую передрягу попал. И Ворошилов прямо при Лукине позвонил одному из руководителей КПК: «Товарищ Ярославский, я знаю Лукина давно, с Гражданской войны. Это честный коммунист, и то, что вокруг него происходит, это – недоразумение. Прошу Вас внимательно разобраться, и если он не виноват, написать об этом в округ». Лукин позднее рассказал своей дочери: «Положив трубку, Климент Ефремович долго расспрашивал меня о положении в округе, потом вдруг сказал: «У меня уже третий раз просят санкции на ваш арест»64. А тогда Ярославский прислал письмо в Новосибирск, будущий командарм Великой Отечественной войны был спасен, в 1940 г. удостоен звания генерал-лейтенанта.

Многие другие спаслись кто как мог, кому как повезло, у кого рядом оказались настоящие начальники, настоящие товарищи. Например, полковника К.К. Сверчевского спасла положительная характеристика главного военного советника в Испании комдива Г.М. Штерна и «источника» по имени Мурат… Но совершенно реальная власть над жизнью и смертью всего личного состава РККА находилась в то время в руках Ворошилова. Судьба многих крупных заслуженных военачальников зависела от одного росчерка его довольно малограмотного пера (чего уже его винить – так сложилась судьба, что он сумел в школу проходить всего-навсего лишь «две зимы»). Одно короткое слово «оставить», написанное на ходатайствах Особого отдела ГУГБ НКВД СССР об увольнении и аресте, спасло жизнь и обеспечило нормальное прохождение военной службы начальнику Военной академии им. Фрунзе комдиву Н.А. Веревкину-Рахальскому, начальнику Военной академии механизации и моторизации РККА бригинженеру И.А. Лебедеву. Спасла жизнь и менее категоричная резолюция наркома: «Пока оставить в покое» (о комбриге Б.Г. Вершинине), «Прошу проверить» (о комдиве Д.Т. Козлове) и даже такая, как «Присмотреться. КВ» (о начальнике штаба ПриВО комбриге П.С. Кленове), «Вызвать для разговора» (о полковнике Р.Я. Малиновском)65.

Документы, однако, свидетельствует, что подобные благие дела в деятельности Ворошилова все более становились исключением. А правилом закреплялись безудержные поношения и проклятия в адрес «подлых заговорщиков» (приказы НКО № 072, № 96, № 082 – 1937 г.). Справедливо говорят: у страха глаза велики. И если сразу после февральско-мартовского (1937 г.) пленума ЦК ВКП(б) Ворошилов еще полагал, что «вредительство» не особенно распространено в РККА, то после того как Сталин 2 июня 1937 г. заявил на заседании Военного совета при НКО о том, что вскрыт в армии заговор (да и сам Ворошилов выступал с докладом «О вскрытом органами НКВД заговоре в РККА»), да еще когда пошли повальные расстрелы вчера еще знаменитых командиров Красной армии, героев Гражданской войны, Ворошилов пустился во все тяжкие, стал раздувать версию НКВД о всеохватности «заговора». Выступая 8 октября 1937 г. на разборе маневров Балтфлота, он заявил: «Шпион польский и немецкий Уборевич – в БВО ухитрился завербовать большое количество командного и политического состава, почти 90 % командиров корпусов, примерно столько же командиров дивизий, некоторую часть командиров полков. Такая же картина была и в Московском военном округе»66. А впереди ведь последний квартал этого года и целый 1938 год для поистине тотального выкорчевывания.

Решением народного комиссара обороны Ворошилова была создана Комиссия по очистке аппарата Генерального штаба и центральных управлений НКО от чуждых и не внушающих политического доверия элементов67. А в конце 1937 г. он записывает для себя: «Ныне все эти отбросы людские ликвидируются, уничтожаются, как гнусная зараза»68. В Российском государственном военном архиве хранятся целые тома меморандумов Особого отдела ГУГБ НКВД СССР в адрес наркома обороны с просьбой дать санкцию на арест одного, а то и целой группы лиц комначполитсостава РККА. И сразу после февральско-мартовского (1937 г.) пленума ЦК ВКП(б) все чаще, а затем уже, по сути, сплошняком на этих заявках на фактическое уничтожение очень часто прекрасно знакомых ему боевых товарищей по подполью, по Гражданской войне, по напряженному строительству молодой Красной армии в мирные годы появляются автографы Ворошилова: «Не возражаю», «Согласен» и даже «Согл.», «Не возражаю против ареста», «Согласен на арест», «Арестовать», «Нужно арестовать» и, наконец, как своеобразная квинтэссенция позиции народного комиссара обороны, призванного всячески беречь доверенных ему страной, народом командиров и начальников: «Берите всех подлецов»69.