Читать книгу "Арктическое лето - Дэймон Гэлгут"

Ему пришлось ответить, хотя это было нелегко. Он писал: «Добрые вести, которые ты прислал, тронули меня. Славно, что все устроилось, и я счастлив. Я всегда этого желал. Полагаю, что я действительно люблю тебя, если так хочу, чтобы другой человек – не я – вошел в твою жизнь. А я действительно желаю этого всем сердцем».

В его словах соседствовали правда и ложь. После объявления о помолвке, которое ему, вероятно, было непросто сделать, Масуд на некоторое время замолчал. Письма не приходили, и Морган пребывал один на один со своими желаниями, настолько острыми иногда, что он мог рассыпаться или сойти с ума.

Он внезапно обнаружил, что в том, как он ведет себя, заключается потенциальная опасность, хотя он толком даже не знал, чего хочет добиться. Пару раз он околачивался в общественном туалете, надеясь, что ему поступит какое-нибудь предложение. Открытые пространства, особенно пространства Гайд-парка, казалось бы, таящие некие возможности, возбуждали его. Случайно брошенный взгляд, неосторожное столкновение – все развязывало его бурную фантазию. Действовать исключительно из похоти, не заботясь о неких сопровождающих ее нежных чувствах, было менее опасно, чем стать объектом разрушительного желания, не знающего выхода. Он отправился смотреть Нижинского, который практически обнаженным танцевал в «Послеполуденном отдыхе фавна» Дебюсси, и этот тотальный отказ от человеческого тела одновременно и встревожил, и обрадовал его – как воплощение того, что незаметно кипело и бурлило внутри. Потом ему страшно захотелось опоздать на поезд домой и отдаться приключениям где-нибудь в густой листве, хотя он и не представлял, где таковую найти.

Его неспособность к продолжению рода была для него очевидна, и скоро, как он чувствовал, она станет очевидна и другим. Как ни странно, эта перспектива его не расстроила. Его влекла идея поддаться своей странности и превратиться в одно из тех отдалившихся от мира бесплодных существ, которые настолько погружены в собственное одиночество, что нормальные люди начинают их ненавидеть. Он уже повидал таких.

* * *

Через месяц после приезда Морган писал Масуду: «Я не уверен, что смогу написать про Индию, – как только я начинаю, все вы начинаете меня разочаровывать. Но материал действительно ждет великого романиста. Произведи на свет его сам».

Это заявление было столь убедительным, что вскоре Морган с удивлением обнаружил себя за письменным столом на своем чердаке, превращенном в кабинет.

Он выбрал зеленые чернила – цвет, которым никогда до того не пользовался, – чтобы показать, хотя бы себе самому, что книга эта принципиально отличается от всех его прочих книг. И вот первые зеленые строки начали покрывать белый лист бумаги решительным ритмичным потоком. Хотя многое, как Морган понимал, оставалось пока еще не до конца продуманным.

Все последние недели своего индийского путешествия, и особенно по пути домой, он начал обдумывать характеры, а также обстановку, в которой они будут существовать. Место действия должно было напоминать Банкипор. Река, грязь, ужасающе угнетающая обстановка – все это будет присутствовать в романе; но еще и зеленый массив, видимый с крыши, и аккуратно разлинованный улицами сорок восьмой округ Триссура. Роман стал способом повторно вернуться туда, хотя бы в мыслях, и вновь соединиться с Масудом… В целом же место действия, вымышленный Чандрапор был создан из множества маленьких городков, через которые он проехал в течение тех шести месяцев.

И люди, которых он представлял себе, также были вылеплены из того материала, из тех людей, что он встретил в Индии. Никто в точности не воспроизводил конкретный прототип; характеры создавались на основе различных черт, осколков, мимолетных впечатлений. Когда он писал свои первые романы, то научился одному трюку: если, прищурившись, долго смотреть на знакомого человека внутренним зрением, вскоре в нем проблеснет иная, новая личность, и похожая, и отличная от оригинала. А как только общий контур будет найден, можно заполнять его деталями, подмеченными и заимствованными в других местах, у других людей.

Мистер Футбол, например, пережил путешествие в Англию и занял подобающее место в уголке сознания Моргана, усевшись там с ручками и ножками, сложенными исключительно аккуратно. Но он сбросил свою комическую маску и теперь изрекал какие-то невнятные афоризмы. И уже мало чем напоминал того пожилого человека из Лахора, которого встретил там Морган, – за исключением, быть может, любви к пению да темперамента. Остались имя, а также некоторые черты характера и поведения – и довольно, чтобы создать новый образ.

Или, если быть точным, образ многих людей: восточный мир Моргану всегда напоминал толпу. Невозможно рассказать историю, не поместив в ее центр как минимум двоих. А сердцевиной сюжета послужит дружба, напоминающая его отношения с Масудом. Как написать книгу об Индии, не коснувшись этой главной привязанности своей жизни? Истока и источника любви, которая даже сейчас терзала его. Но, конечно, прямо о таком не напишешь, нужно будет замаскировать все, о чем могут догадаться читатели.

Что касается Масуда, то черты его характера можно перемешать с чертами Ахмеда Мирзы, а еще и брата Мирзы, Саида. Он будто воочию видел своего героя – молодой мужчина, страстный и глубоко чувствующий, гордый и ранимый. Именно этот тип более всего импонировал Моргану. Была там и любовь к риторике, и некая экзальтированность, а также некоторая избыточная эмоциональность, обычно проявляющаяся, когда индийцы ведут разговор на волнующие их темы. Из всех этих черт характера быстро выкристаллизовался Азиз – именно он явился сразу во всей своей сложности и полноте.

Сложнее обстояло дело с англичанином, Филдингом. Похожим на Моргана он быть не мог – Морган никогда не думал о себе как о герое. Малькольм Дарлинг стал той формой, в которую Морган мог влить свою личность, чтобы прожить жизнь, отличную от собственной. Кроме того, он использовал и личность Леонарда Вульфа, с которым относительно недавно весьма близко сошелся. Они познакомились еще в колледже, но только в последние месяцы перед отъездом Моргана в Индию, когда Леонард учил его верховой езде, между ними затеплилась настоящая дружба. Морган последнее время много думал о Леонарде, который, будучи человеком высоких принципов, несколько лет провел на гражданской службе на Цейлоне. Что касается других англичан, то подобных Леонарду среди них было немного, особенно в Индии.

Все это страшно расстраивало Моргана. Когда он принимался тщательно обдумывать свой индийский опыт, то понимал, насколько трудным он был. Да, Индия причиняла ему серьезную боль, терзала его самым сложным и противоречивым образом. Он не выносил убожества, а там подобного добра имелось предостаточно. И, что гораздо хуже, убожество проникало и в человеческие отношения. Что же касается отношений между индийцами или его связей с индийцами, то здесь проблем не возникало, но то, как относились к местному населению англичане в целом, не могло пробудить в Моргане чувства гордости за своих соотечественников.

Это злило его, злость проявлялась в том, что он писал, что было для него в новинку. В прежних его романах присутствовали легкость и юмор, которых здесь он не мог отыскать и следов. Вновь и вновь он возвращался к вопросу о власти, власти одной расы над другой – вот где крылась настоящая мерзость! Морган никогда особенно не интересовался политикой, и ему не нравилось то, что выходило у него на бумаге. Тем не менее именно это он видел и чувствовал почти с того самого момента, когда сел на корабль в Неаполе, и ведь он никогда не поднимал своего голоса против подобной мерзости. Он бормотал и шептал, как все это плохо, сворачивался в тугие узлы, но… на этом всё. Теперь же его дух жаждал высказаться.