Читать книгу "Герой - Александр Мазин"

— И что же Цимисхий?

— А то! Цимисхий, двоюродный брат Никифора по матери, берет это письмо и отправляется с ним прямиком к стратигу-автократору. Тот посылает к воронам все данные синклиту клятвы, собирает армию и провозглашает себя императором. Не медля, он назначает своих стратигов и отправляет их спешно занять все морские пути, мосты и переправы, чтобы ничто не препятствовало его маршу к столице. Затем объявляет Цимисхия вместо себя стратигом-автократором, оставляет его в Азии, а сам с верными войсками идет к Константинополю. Уже по дороге, уверенный в своих силах, Никифор посылает в столицу известного тебе Филофея с письмом к патриарху, синклиту и его главе Иосифу. В письме Никифор сообщает, что он теперь — автократор Византии, что есть несомненное благо для державы и малолетних василевсов, о коих он обещает заботиться вплоть до их совершеннолетия. А если некоторые не согласны, что император Никифор — это великое счастье для всех ромеев, то пусть пеняют на себя.

Некоторые были готовы пенять.

Филофея в цепях отправили в темницу. Иосиф с верными ему патрикиями затворили город и приготовились к длительной осаде.

Но у Никифора в городе тоже были сторонники. И немало. А чуть позже оказалось, что не только в городе, но и во дворце, охрана которого без всякого сопротивления перешла на сторону Никифора.

— А вот это уже интересно, — заметил Духарев. — Разве они не приносили клятву верности? Неужели все оказались отступниками?

— Приносили, — подтвердил Мышата. — Только клялись они в верности василевсу и трону, а не спальнику Иосифу. А василевс кто? Никифор. Который вдобавок во всеуслышанье объявил детей Феофано своими соправителями. А чуть позже — взял да и женился на их матери. Говорили: Феофано сама в него влюбилась без памяти. Поверить можно. Никифор тогда был муж видный: хоть борода с проседью, но телом крепок, лицом красив. И вдобавок первый полководец империи. Так что, может, и влюбилась Феофано. А вот что он в нее влюбился — это точно. По сей день все прихоти ее исполняет. Но и его можно понять — такая красавица. Вдобавок обольстительна и хитра, как сицилийский купец. Тут даже святой не...

— Погоди! — перебил его Сергей, которого порядки в императорской гвардии интересовали намного больше любовных коллизий константинопольских венценосцев. — Выходит, можно убрать одного императора и посадить на его место другого при полном попустительстве стражи?

— Можно, — кивнул Мышата. — При двух условиях. Первое: прежний император должен быть мертв; второе: новый император должен проявить щедрость. Полагаю, трехмесячного жалованья будет достаточно.

— Никифор тоже проязил щедрость? — поинтересовался Духарев.

— Еще какую. До сих пор проявляет. Особенно по отношению к своим родственникам.

— И к печенегам, — добавил Сергей. — А к нам почему-то нет. Мы помогаем ему воевать с Булгарией, а он отвечает нам черной неблагодарностью.

— Никифор не воюет с Булгарией, — возразил Мышата. — У Константинополя с Булгарией мир и дружба. Я, брат, своими глазами видел, как этим летом в честь булгарских послов Никифор прием устраивал. И на этом приеме послы булгарские сидели выше Лиудпранда, посла императора Оттона Первого. Но наши послы тоже там были. Хоть и сидели пониже, и содержания получили на двадцать милиарисиев[9]меньше. Зато я два своих корабля с товарами в Италию отправил! — похвастался Мышата. — Вместе с византийской флотилией. А это, брат, не горсть монет серебряных, а полный бочонок золота. И в этом бочонке — твоя десятина, брат.

— Да ладно тебе, — отмахнулся Духарев. — Мне подарков не надо. Своего золота хватает. Есть кое-что подороже золота.

— Есть, — согласился Мышата. — Вот те списки, что ты из Итиля привез. В них же вся торговля хузарская. Все пути описаны, все цены названы, все купцы-продавцы поименованы. Эх, брат, до сих пор поверить не могу, что ты такую ценность раздобыл.

— Рад, что тебе пригодилось, — сухо ответил Духарев, уловивший в тоне названого брата отчетливый подтекст, содержащий весьма невысокую оценку деловых качеств Сергея.

Мышата, впрочем, тоже был в подтекстах искушен — профессия обязывала, угадал недовольство брата, улыбнулся добродушно и сказал:

— Я тебе подарок привез. Тоже — дороже золота. Пойдем, покажу.

Подарком оказался конь. Таких Духарев еще не видел. Красавец. Тонконогий, небольшой, с маленькой изящной головой, но такими безупречными статями, каких Духарев не видел даже у лучших Машеговых жеребцов.

— Тебе! — с гордостью сказал Мышата.

— Хорош! — с восхищением произнес Духарев. — Только, боюсь, мелковат для меня...

— А ты попробуй! — предложил Мышата. Духарев попробовал. И его восхищение возросло многократно.

— Чудо, а не конь! Жаль, что холощеный! Готов спорить — за жеребенка его Машег серебром по весу заплатил бы!

— Золотом, — сказал Мышата. — Потому и холощеный. Жеребца мне бы ни за какие деньги не продали. Это арабский скакун, брат. Самых лучших кровей. Теперь он твой. Но одна просьба...

— Какая? — насторожился Духарев.

— Не зови его Пеплом. Его имя — Калиф.

Глава пятая

Киев в осаде

Четыре большие лодьи со спущенными по причине встречного ветра парусами увидели с киевских стен на рассвете. Лодьи шли ходко, хоть и против течения. Сразу видно — руки у гребцов дюжие.

А когда самые глазастые разглядели на мачте первой лодьи стяг Святослава, на стенах раздались такие радостные вопли, каких Киев не слышал уже давно.

Весть о том, что возвращается великий князь, ликующей волной прокатилась по городу вверх, до внутренних стен Горы. Но здесь уже знали. Тут были свои наблюдатели, и княгине с княжичами немедля сообщили радостное известие.

Ольга сама уже стояла на стене, щурясь, глядела, как крохотные, похожие на насекомых-многоножек, корабли скользят по синеве днепровской воды.

Рядом с княгиней — княжичи. Старший, Ярополк, вскарабкался на гребень стены. Младшему, Олегу, не позволили.

— Вижу, вижу! — кричал Ярополк, приплясывая на каменной полке в локоть шириной. — Вижу стяги батюшки-князя! Вижу стяги воевод: Икмора, Свенельда, Серегея, Щенкеля!

Но княгиня его восторга не разделяла.

— А другие лодьи видишь? — спросила она. — Где весь флот княжий?

— Нет, — с явным разочарованием проговорил княжич. — Других кораблей не вижу. Только эти четыре лодьи. К нам идут.

— Викула, — обратилась она к самому старшему из столпившихся рядом дружинных. — Надо князя о копченых упредить. Худое может случиться.

— Не тревожься, матушка, — прогудел Викула. — Чай, у князя нашего глаза есть. Увидит стан печенежский. Поостережется.