Читать книгу "Метро 2033. Код зверя - Кира Иларионова"

Из воспоминаний Кирилла вернул тоскливый волчий вой. Парень вздрогнул и огляделся. Катер окутывал все тот же белесый туман. Только теперь в нем не было легкости, не было махровости. Его вату не прошивали даже лучи восходящего солнца. Эта молочная патока заливалась в глаза и уши. Ослепляла, душила. До сознания парня донесся не то зловещий шепот, не то тихий, полный страдания вздох.

Кирилл посмотрел на прапорщика. Тот, казалось, и не замечал метаморфоз тумана. Он все так же расслабленно сидел, разглядывая компас. Вик же продолжал буравить глазами невидимый горизонт. Вой раздался вновь, теперь совсем близко. Постепенно нарастающую какофонию дополнил шелест разбивающейся о борта воды, будто к их катеру приближалась лодка.

— Эй, Сом, — прошептал Кирилл и потряс напарника за плечо.

Тот не отреагировал, лишь завалился на бок. Глаза его были закрыты, дыхание глубокое, ровное, как у спящего. Кирилл попытался подняться, но ноги почему-то его не слушались. Паники он не чувствовал. Только вот глаза начали слипаться…

В густом тумане появилась тень. Медленно приближаясь, она все больше напоминала очертаниями лодку. И в воздухе, там, где должен был находиться ее борт, огнем горели цифры «666». На носу возвышалась огромная человеческая фигура, а рядом с ней — нечто косматое, похожее на гигантского пса.

Когда сознание уже почти покинуло Кирилла, о катер что-то ударилось. Парня рвануло вверх. Последнее, что он видел, — злые карие с золотом глаза и скрывающий лицо платок-арафатка. До ушей донесся далекий до боли знакомый крик. Почти одновременно с ним — короткий хруст, как будто сломалась хрупкая ветка, и плеск воды. Наступила тьма.

Глава 12. ПРАВДА ИЛИ ВЬІМЬІСЕЛ?

Больше всего это состояние напоминало погружение. Нырок в глубину без акваланга, с расчетом лишь на собственные легкие. Сознание зависло в густом нигде и никогда, изредка выплывая на поверхность за глотком воздуха. Смутные силуэты и неясные звуки, с боем отыгранные у беспамятства, не вносили ясности, лишь путали и смущали еще сильнее. Подобная мешанина могла бы напугать кого угодно, но Антон не боялся. И дело вовсе не в боевом и жизненном опыте, возрасте, выдержке или каких-то особых качествах, присущих реликту мира до Последней войны. Странно, но противостояние с тьмой напоминало ему охоту за раками, — любимое занятие детства.

Совсем давно, когда Антон был ребенком, родители каждое лето отправляли его к бабушке, в солнечную Беларусь. Суровый заполярный климат и так не шел на пользу юному организму, а с приходом короткого лета появлялись еще и полчища хищной мошкары. От нее-то и прятали родители свое дитя «на югах», в Кобрине. Бабушка, царствие ей небесное, внука любила до беспамятства и выражала всю глубину своих чувств в гастрономическом эквиваленте. Проще говоря, закармливала Антона до состояния колобка. Парень же всеми силами старался скрыться от бабули, целыми днями пропадая с друзьями на речке, носившей гордое название Муховец. Нет, стада мух у реки не носились, в отличие от сельских коров, а вот разнообразной рыбой она вполне могла похвастаться. Как и окружавшие ее озерца. В них-то, затянутых колючими камышами, пацанята и устраивали соревнования по ловле раков.

Сознание Антона ненадолго прояснилось, в слезящихся глазах мелькнула тень. Прежде чем снова погрузиться на глубину, он успел почувствовать, что дышать стало тяжелее, будто что-то плотное, с резиновым привкусом, прижалось к лицу. Как маска для ныряния.

Маленький Антон никогда не понимал, почему сверстники используют трубки при погружении. Они ведь такие неудобные — голова с ними становится неповоротливой, как кашалот, да и вода постоянно в горло лезет. При выныривании надо тратить воздух на продувание трубки, а значит, приходится заведомо меньше оставаться непосредственно под водой. Сам Антон использовал только маску, и то не всегда, — он никогда не боялся открыть в воде глаза. Мама говорила, что человек на восемьдесят процентов состоит из воды, а значит, открывая глаза в водоеме, совмещаешь подобное с подобным. Чего тут бояться? Да и любил Антон плавать и особенно нырять. Любил настолько, что придумывал для себя забавные небылицы. Например, если под водой слегка, совсем чуть-чуть, приоткрыть губы и медленно потянуть в себя воду, высосешь из нее немножко воздуха и сможешь дольше не всплывать. Правда ли, нет, но Антон всегда мог похвастаться самыми продолжительными заплывами и неизменно богатым уловом.

Совсем давно, когда он был ребенком… Да, подобная фраза в исполнении пятидесятилетнего мужика и так звучит вполне весомо. И все же это «совсем давно» сейчас выглядит, как воспоминания из другой жизни. Воспоминания прежней реинкарнации, в которой можно было дышать чистым воздухом, без опаски купаться в водоемах, любоваться прекрасным звездным небом. В той жизни не было боли в истертых старыми армейскими сапогами ногах, не было зуда сопревшей под ОЗК кожей. Не было вони неделями не мытых тел, не было страха сдохнуть в пасти животного, от одного вида которого старина Дарвин в истерике бился бы в гробу. Тогда дети учились стрелять разве что из рогаток, а старики могли позволить себе часами сидеть на лавках у подъездов, обсуждая молодежь, которая «уже не та, что прежде». Всего каких-то двадцать лет назад. Мгновение, мимолетный пшик даже на фоне человеческой истории, что уж говорить о жизни планеты в целом.

И все же те, кто говорят, что раньше не было боли, не было страха, ненависти, алчности, — в лучшем случае лукавят. Были. Все эти чувства и эмоции были. Но были другими. Горнило атомной войны переплавило не только города и тела. Оно перековало души, изменило сознания. Теперь, каждый день находясь на пороге смерти, люди чувствуют все особенно остро, с остервенелой жадностью. С надрывом. Если ненавидят, то до желания уничтожить даже память о противнике. Если любят, то благоговеют до страха отпустить половинку даже на шаг. Если боятся, то до потери человечности, до превращения в зверя, загнанного в угол. Если надеются… Впрочем, как раз надежда постепенно становится вымирающим видом эмоций.

Тьма перед глазами Антона постепенно теряла монолитность. Нерешительно просачивающийся свет наливался пурпуром с желтыми прожилками. Чугун улыбнулся. Это его закрытые веки придают лучам подобный узор. А значит, чтобы окончательно проснуться, достаточно открыть глаза.

Картинка была мутной, слегка покачивающейся. И все же пасмурное небо вполне угадывалось. Серые тяжелые облака, вот-вот готовые разродиться дождем, величаво плыли над его головой. Блеснув влажным боком, первая капелька понеслась вниз, готовая разбиться о лицо Антона. Чугун приготовился к ее мимолетному обжигающему укусу, но, встретившись с невидимой преградой, капля расплескалась в каких-то миллиметрах от глаз. Прапорщик улыбнулся еще шире. Кто-то заботливый натянул на него противогаз, пока он валялся в отключке.

— Я бы на твоем месте закончил отлупляться и влез уже в химо-зу, — прозвучал где-то в ногах угрюмый голос.

Чугун, кряхтя, приподнялся на локтях. Обладатель голоса по-турецки сидел на носу катера, уложив на колени черненое лез-виє мачете. Зажав в руке лоскут мягкой ткани, Вик любовно натирал клинок, изредка поглядывая вокруг. А посмотреть было на что. Совсем недавно бескрайняя гладь воды, окружавшая их суденышко, неожиданно сжалась до размеров обширной реки. Высокие берега ее не могли похвастаться шикарными пейзажами, — голые деревца да редкие развалины домов, — и все же сам факт едва не магической телепортации их катера заставлял, мягко говоря, задуматься.