Читать книгу "Искорка надежды - Митч Элбом"

— Вы правда думаете, что Бог молится? — спросил я.

— Я думаю, Бог и молитва очень тесно между собой связаны, — ответил Рэб.

Я смотрел на Рэба и изумлялся: он снова рассказывает, снова рассуждает, снова шутит. Еще совсем недавно его родные и друзья в отчаянии заламывали руки и плакали над его судьбой. А теперь… Его дочь назвала это чудом. Возможно, это и было чудом. Что касается меня, то я чувствовал невероятное облегчение и оттого, что Рэбу стало лучше, и оттого, что прощальная речь откладывалась.

Послышался автомобильный гудок. Это за мной приехало такси.

— Такова вот история моей недавней жизни, — произнес напоследок Рэб.

Я подошел к нему и обнял — чуть крепче обычного.

— Больше, пожалуйста, не пугайте нас, хорошо?

— Ха! — рассмеялся он и, тыча пальцем вверх, произнес: — Об этом договаривайся с моим боссом.

ИСТОРИЯ КАССА

«История моей недавней жизни». Интересное выражение. В нем намного больше здравого смысла, чем в «истории моей жизни», потому что между нашим рождением и смертью мы проживаем столько разных жизней. Детство. Время взросления. Время странствий, время любви, время остепениться. Время растить детей, время проверить, чего ты стоишь, время осознания своей смертности и, если повезет, после этого осознания время совершить что-то стоящее.

В жизни Рэба все это было.

Но это было и в жизни еще одного человека.

Я не имею в виду Генри, хотя и он, разумеется, прожил не одну жизнь.

Я говорю о его верном церковном старосте, одноногом Кассе, который донимал меня до тех пор, пока однажды холодным зимним вечером, сидя рядом со мной в клеенчатой молельне, он не заявил мне своим хрипловатым голосом: «Мистер Митч, я должен вам об этом рассказать…»

Энтони Касс (настоящая фамилия его была Кастелло), как оказалось, действительно прожил невероятную жизнь. Он родился в большой семье, был блистательным спортсменом, служил в армии, вернулся домой и стал местным торговцем наркотиками.

— Но это все присказка, — произнес он. — А вот сейчас я расскажу то, что вам и вправду стоит знать.

И он поведал мне историю своей недавней жизни.

«Восемнадцать лет назад — тогда еще у меня были обе ноги — в баре „Милашка“ меня пырнули ножом в живот. Я в этом баре „дурь“ продавал. И вот как-то раз вошли в бар двое парней, один набросился на меня сзади, а другой отобрал „дурь“ и пырнул ножом. В больнице я чуть не умер. Я харкал кровью. Врачи сказали, что вряд ли я дотяну до утра. Но я выжил. И снова вернулся к наркотикам. А вскоре из-за наркотиков попал в тюрьму. На три года. Там я стал мусульманином, потому что они были такие аккуратные, следили за собой, и один парень, Усур, показал мне, как молиться, — ну вы знаете, — пять раз в день на таком молитвенном коврике делать салаги и говорить „Аллах Акбар“. Но этот парень Усур, когда мне все это объяснил, вдруг зашептал: „Во имя Иисуса Христа. Аминь“. Тогда я отвел его в сторону, а он и говорит: „Слушай, парень, тута я мусульманин, а семья моя там — христианская. Я уж и не знаю, кто там после смерти Аллах или Христос. Я просто стараюсь попасть туда, ну ты понимаешь? Мне ведь, Касс, домой хода нет. Я ведь тута и помру, ты ведь понимаешь?“ Вышел я из тюрьмы, а в голове все перепутано. От всех этих дел с Богом я отошел и снова за „дурь“ — крэк, „колеса“, травка. А скоро в кармане уже ни гроша. Идти мне было некуда, и я пошел назад в Джефрис Прожект, такой дом для бедных, где я вырос. А его уже забросили и наполовину сломали. Толкнул там заднюю дверь в какую-то квартиру и завалился спать. В ту ночь я в первый раз сказал себе: „Ты, Касс, бездомный“.»

Касс рассказывал, а я кивал головой, все еще не понимая, куда ведет эта история. Из-за седеющей бороды, очков и лихо надвинутой на глаза шляпы вид у Касса был чуть ли не артистичный, и если бы не старая коричневая куртка и ампутированная нога, благодаря которым нетрудно было догадаться об истинном положении вещей, его можно было бы принять за стареющего джазиста. Касс увлеченно рассказывал свою историю, а во рту у него то и дело показывались редкие желтые зубы, торчавшие из десен, словно крохотные колышки забора.

Касс решительно настроился рассказать мне свою историю до самого конца. Я же, пытаясь хоть как-то согреться, потер руки и, сдаваясь, произнес: «Давайте, Касс, рассказывайте». В церкви было настолько холодно, что при каждом слове изо рта у меня валил пар.

— Так вот, мистер Митч, такое вот случилось: я в этом доме пару раз чуть не умер. Однажды вернулся я ночью: вхожу в комнату, а меня пистолетом по башке как огреют, и раскроили мне череп. А почему, я так и не понял. Они, значит, оставили меня там подыхать, всего в крови, да еще спустили мне штаны и вывернули карманы.

Касс наклонился ко мне, приподнял шляпу, и я увидел на голове его шрам — дюйма три в длину.

— Видали? — Он снова натянул шляпу. — В той жизни ты всякую ночь иль напьешься, иль тащишься, иль еще что-нибудь, только бы не думать о том, что идти-то тебе, в общем, некуда. Чем только я не зарабатывал, чем только не промышлял. Выносил мусор в барах. Побирался. И конечно, воровал. Как начнется какая-нибудь хоккейная или бейсбольная игра, проберешься туда и стянешь у них оранжевый флажок. Приведешь себя немного в порядок и машешь этой штукой водителям: «Ставьте машину прямо тут». А потом с ихними деньгами бежишь назад к себе в жилье и тащишься в свое удовольствие.

Я покачал головой. Если представить себе все хоккейные матчи и бейсбольные игры, на которых я перебывал, то скорее всего я тоже одарил Касса не одной купюрой.

— Я был бездомным годков этак пять, — сказал Касс. — Пять годков. То тут поспишь, то там, в этих ихних заброшенных домах для бедных. А как-то зимою, ночью, в дождь, я, дурак разэтакий, чуть до смерти не замерз на автобусной остановке — идти-то было некуда. А голодный-то был и худющий — живот прямо к спине прилипал.

Было у меня двое штанов, и те и другие на мне. Бали три рубашки, и все три на мне. Было у меня серое пальтецо, так я им то укрывался, то под голову ложил, — как только его не пользовал. И еще были у меня такие спортивные ботинки. А в них дыр-то! Так я, бывало, ноги обсыплю питьевой содой, — чтоб не воняли.

— А где же вы брали питьевую соду?

— Да вы что?! Мы ж все курили крэк. А с чем ты его делаешь? У всех была питьевая сода!

Я отвел взгляд, чувствуя себя полным невеждой.

— А потом я услышал про этого, из Нью-Йорка, Ковингтона. Разъезжает, мол, по всему району в старом лимо. Сам из церкви. Вот мы и прозвали его Рэбби Рэб.

— Рэбби что?

— Рэб.

Касс наклонился ко мне и подмигнул так, точно его рассказ был всего лишь прелюдией.

— Рэб приезжал каждый день в ентой своей машине с едой — откроет, бывало, багажник, разложит еду на капоте. Овощи. Молоко. Соки. Мясо. Все, которые голодные, могли взять и поесть. Только он свою машину поставит, глядь, уж очередь — человек этак сорок, а то и пятьдесят. И ничегошеньки он у нас не просит. А если что и скажет, так это в самом конце: «Помните, Иисус вас любит». Когда ты бездомный, тебе эти разговоры не очень-то по нутру: поговорить-то про Иисуса можно, но потом тебе опять идти в ентот пустой разрушенный дом — понятно? А потом пастору стали давать еду боготворительные конторы, и он стал раздавать ее на поле возле своего дома. Мы с ребятами соорудили там возле него гриль — еду согревать. Люди приходили с других кварталов, кто с миской, кто с ложкой, — у кого, конечно, она есть. А были и такие, что приходили с полиэтиленовыми пакетами, запихивали туда еду, а потом прямо руками ее и ели. А пастор прямо на дворе возле дома возьмет да и проведет малую службу. Сказать Богу спасибо.