Читать книгу "Пепел красной коровы - Каринэ Арутюнова"

Через день я встречу ее неподалеку от мебельного магазина, идущую рядом с мужем, несколько отчужденно, но вполне мирно, рядом, плечо в плечо, — он что-то с жаром доказывал ей, размахивая руками, она же, с опущенной головой, чему-то улыбалась лукавой улыбкой, освещающей лицо, — меня они не заметят, увлеченные беззвучной беседой, — что-то кольнет в грудь, но ненадолго, уж больно простоват этот парень, со взъерошенными соломенными волосами и красной шеей.

Я видел, как вошли они в магазин, а вышли минут через десять, чем-то озабоченные оба, явно в предвкушении покупки. Если бы кто-нибудь объяснил мне, зачем я наблюдал за ними из своего укрытия, чего искал в выражении лиц, в жестах, в ее походке, в движениях бедер, натягивающих ткань платья, — я был посторонним, молчаливым наблюдателем, случайно заглянувшим в замочную скважину, — эпизод вполне мирной супружеской жизни открылся мне, — вернувшись домой, я вглядывался в окна дома напротив, пытался вообразить семейный очаг, ужин, наверняка скромный, ее у плиты или накрывающей на стол либо сидящей с зажженной сигаретой у раскрытого окна. Парень читает газету, — скорее всего, его интересуют новости спорта и курс валюты, такой переменчивый в эти неспокойные дни.

Улица Дэгель Рэувен

Автобус подъехал, огромный такой, сохнутовский, все забегали, за чемоданы хватаются, а он в дверях стоит, мертвой хваткой — не поеду, — говорит, и точка.

В самолете пакетиками шуршал, на кнопочки жал, пыхтя, пристегивался, носился по салону, изображая мотор, — уснул, раскинувшись, весь перемазанный шоколадом.

* * *

За такси мужик в резиновых шлепках и советской майке, — а вы до Аллы? — кричит, — вы до Аллы? — вот от майки этой блеклой и этого «до Аллы» так хорошо мне стало, покойно, — будто домой вернулась, на свой второй этаж, — а всей этой кутерьмы, с самолетом, багажом, как не бывало. Мираж в пустыне.

* * *

На полу, посреди игрушек, ссорятся отчаянно, — он — дрожащим голосом — сквозь слезы — вот я сейчас домой уйду, — она — с ехидцей — глаза горят торжествующе — а вот и нет, вот и нет — не уйдешь, у тебя больше нет дома!!! Дома и правда нет, — он только утром с самолета, сонный, ничего не понимает.

* * *

Избирательный участок. Старушка в голубой панамке и аккуратных голубеньких же носочках — я на Нетаниягу работаю, — важно так.

Голубоватые виски, вкрадчивый голос. Выспрашивает. Оттенки — от песочного до терракоты. Пикейный жилет. Галльская легкость. Благожелательность. Европа. В двенадцать — ланч. Газета. Гарсоны — узнают, похлопывают, усаживают подальше от кондиционера. Чтоб не сквозило. Кофе без кофеина, круассан. Пресса. Улица Ротшильд. Бульвар. Девушки на велосипедах. Во время сиесты просматривает порносайты, раскладывает кресло-диван в офисе, освобождается от обуви, жилета, спит голый. Ровно час. Потом опять — бульвар, кафе, приморский ветерок. Жизнь полна сюрпризов. Хорошо быть пожилым клерком, говорящим по-французски.

* * *

А там, в мисрад-а-пним[28]старушечка такая, интеллигентная, — так вы времени не теряйте, — сразу к ней, — она поможет все заполнить, — она из польских евреев, ватичка[29], — русский хорошо знает, — каждый день, с утра до закрытия — как штык, — нет, не зарабатывает, просто так, волонтерша.

* * *

А после обеда она ругает советскую власть, — я ей — Эсфирь Моисеевна, — вы посмотрите, пальмы за окном, красота, — а она — какие пальмы, при чем пальмы, — вот вчера по Би-би-си…

* * *

Они сидят на скамейке около полусгнившего амидаровского барака[30]. Он и Она. Одинаково прозрачные, крахмально-бледные, в аккуратных одежках. Похожи на случайно уцелевших узников Аушвица. Держатся за руки. Наверное, уже лет пятьдесят, не меньше. А может, всю жизнь. С рождения. Так и уйдут.

* * *

Представь, она от любовника возвращается, на цыпочках, — а дома шум, все кричат, волнуются — как, ты не знаешь? ты где была? — там в премьера стреляли, — кажется, насмерть, — ну надо же, — села, ноги дрожат, а лицо спокойное, отрешенное.

* * *

Вот еще круг сделаю и войду, третий этаж налево, там дверь дерматином обитая, — нет, ни за что, — ну, минутку, и войду, — здрасте, присаживайтесь, раздевайтесь, — она будет голая, совсем без ничего, с синеватым несытым телом, закроет лицо руками, а он поднесет стакан воды, а после — вина, и глаза у него заблестят, — маленький, сухонький, он будет ходить вокруг мягко, вкрадчиво, как пантера.

* * *

Она их гипнотизирует — входит в автобус в полосатой майке, без лифчика, широко улыбаясь, на хорошем английском — как, мол, попасть в Герцлию, — все подробно объясняют, а за проезд денег не требуют. Еще и рукой напоследок машут.

* * *

Ему пятьдесят с лишком, ищет Дюймовочку, Принцессу, там еще фотографии его, в шапочке лыжной, на геолога похож из фильма, — на другом сайте тоже он, — Волшебник, двенадцать интимных фото, — верхний ищет нижнюю, — и еще на одном, он же, — Маленький Принц, он же Эльф — там что-то про золотое» то ли свечение, то ли сечение, — короче, жесть.

* * *

Она очень красиво кричит, когда кончает, — все вокруг замирает, — все их соседи, любвеобильный и чадолюбивый еврейский народ.

* * *

Рисунок ее губ несовместим с добродетелью.

* * *

Всю зиму крепился, а тут что-то лопнуло в груди, — будто льдина треснула, и хлынуло, хлынуло.

* * *

Совместима ли духовность с пресыщением?

* * *

Квинтэссенция одиночества — неряшливое чревоугодие — вид со спины.

* * *

Дружеский коитус — старательные манипуляции — неловкость.

* * *

Уныло взгромоздился, имитируя воодушевление.

* * *

Неловкость от неоправданного воодушевления.

* * *

Устал оказывать знаки внимания и уснул. Навсегда.

* * *

Ты что, еще не поняла? Ему интересно придумывать тебя, мечтать, вожделеть, — выстраивать по кирпичику, замирать, вспоминая о тебе, — вздрагивать от звука голоса, — а ты к нему с чемоданами, в калошах — нате вам, прошу любить и жаловать. Если ты Прекрасная Дама, Незнакомка, так и оставайся ею, и не ропщи.

* * *

А у него по тряпочкам все, по вырезкам, по книжечкам, — вся его душа, близорукая, детская, восторженная, — заикается славно так, спотыкаясь, хватает за предплечье, цепко, выдыхает в ухо потерянно, а снимет очки — вот тут уже без затей, — строго, по-мужицки, с размахом. И все его предки — в ряд — уездные учителя, лекари, писари, следователи НКВД, подследственные, раскулаченные, — кто-то в пенсне, подслеповато щурясь, а кто-то — в тулупе, по заснеженным весям.