Читать книгу "Я — посланник - Маркус Зузак"

Выцарапанные на камне имена живо всплывают в моей памяти, но Одри я о них не рассказываю. Зачем?

А она просто сгорает от нетерпения — так ей хочется узнать, как зовут моих новых подопечных.

Я это вижу по ее лицу.

Но Одри молчит — и должен заметить, это ее положительная черта. Одри никогда не давит и не занудствует, ибо прекрасно знает, что в таком случае не вытянет из меня ни слова.

И я рассказываю, как нашел эти имена.

— В общем, сел ко мне парень, а потом решил сбежать, не заплатив, ну а я за ним…

Одри потрясенно качает головой:

— Слушай, эти люди, похоже, серьезно заморочились… подстроить такое…

— Да, ребята неплохо осведомлены о моей жизни, едва ли не лучше меня самого…

— Вот именно, — прищуривается Одри. — Эд, а кто знает тебя настолько хорошо?

В том-то все и дело.

— Никто, — честно отвечаю я.

«Что, и я не знаю?» — удивляется Швейцар.

Я оборачиваюсь и отвечаю: «А ты как думал? Типа, пару раз со мной кофе пил — и уже в курсе всей моей подноготной?»

Вообще-то мне иногда кажется, что я сам себя толком не знаю.

Отражение в тостере пристально смотрит мне в глаза.

«Зато теперь ты знаешь, что делать», — говорит оно.

«Это точно», — думаю я в ответ.

На Генри-стрит я оказываюсь следующим вечером после работы. Как и планировалось, дохожу до входной двери. Стучусь.

Надо сказать, что дом отца О’Райли при ближайшем рассмотрении оказывается не просто развалюхой, а чудовищной развалюхой. Чудовищной от слова «чудище».

Выслушав, кто я, священник без дальних мыслей приглашает меня в дом.

Оглядевшись в прихожей, я неожиданно выдаю:

— Господи, вы что, здесь никогда не убираетесь?

«Ой! Я сказал это вслух?!»

Поволноваться как следует не выходит, потому что святой отец моментально отвечает:

— Ты бы на себя посмотрел, сын мой. Ты что, куртку вообще не стираешь?

— Один — один, — киваю я.

Молодец отче, за словом в карман не лезет.

Святой отец, кстати, лысоватый мужчина примерно сорока пяти лет. Пониже, чем брат, с темно-зелеными глазами и сильно оттопыренными ушами. Отец Томас облачен в сутану — даже странно, что он живет здесь, а не в церкви. Мне всегда казалось, что священники живут прямо в церкви: на случай, если прихожанину срочно понадобятся совет или помощь.

Мы проходим на кухню и садимся за стол.

— Чай или кофе?

Вопрос задан так, что у меня нет возможности отказаться от всего, надо обязательно выбрать что-то.

— Кофе, — отвечаю я.

— С молоком и сахаром?

— Да, спасибо.

— Сколько ложек сахара?

— Четыре, — отвечаю я с некоторым смущением.

— Четыре?! Ничего себе! Ты прямо как Дэвид Хелфготт!

— Это кто такой, черт подери?

— Ну как же! Это пианист! Сумасшедший, но гениальный! — поражен моим невежеством отец Томас. — Он в день выпивал по десять кружек кофе с десятью ложками сахара.

— И что, хорошо играл?

— Да, — кивает он и ставит чайник. — Ненормальный, но пианист хороший.

Теперь в его зеленых, бутылочного цвета глазах светится доброта. Огромная, как вселенная.

— А что, Эд Кеннеди, ты тоже сумасшедший, но хороший?

— Не знаю, — пожимаю плечами я, а священник хохочет над собственной шуткой.

Кофе готов, отец Томас ставит его на стол и садится сам. Прежде чем сделать глоток из чашки, он спрашивает:

— У тебя, случайно, не пытались стрелять сигареты или мелочь? Ну, там? — показывает он кивком на улицу.

— Ага, пытались. А один парень все выпрашивает у меня куртку!

— Да ты что? — Святой отец осуждающе качает головой. — С чего бы это? Похоже, у бедняги совсем нет вкуса.

И прихлебывает кофе.

Я придирчиво оглядываю рукава:

— Что, прямо кошмар?

— Да нет, — очень серьезно отвечает отец Томас. — Я просто подначиваю тебя, сын мой.

Повторный осмотр рукавов и молнии дает плачевные результаты: замша действительно прилично вытерлась в этих местах.

Между нами повисает неловкое молчание. Похоже, пора переходить к делу. Возможно, отец Томас тоже так считает: его лицо выражает любопытство, но какое-то терпеливое.

Я уже было раскрыл рот, чтобы все рассказать, но в соседнем доме начинается громкий скандал.

С грохотом бьется посуда.

Из-за забора несутся громкие вопли.

Люди, похоже, ссорятся не на шутку: орут и хлопают дверями.

Отец Томас замечает мое беспокойство и говорит:

— Извини, Эд, я на секунду.

Потом подходит к окну и открывает его шире.

— Так! Эй, вы! Не могли бы вы оказать мне услугу и прекратить это безобразие? — орет он.

Все затихает.

Отец Томас требовательно окликает соседа:

— Клем? Эй, Клем?

К окну подкрадывается нерешительное бурчание, прорывающееся виноватым голосом:

— Да, святой отец?

— Что происходит?

— Это все она, святой отец! Опять меня из себя вывела! — тут же заявляет голос.

— То, что она вывела тебя из себя, очевидно, но в чем, собственно…

Тут раздается другой голос, женский:

— Святой отец! Он опять ходил в паб! Напился и проигрался!

Голос священника мгновенно преображается. Именно так должен говорить его преподобие — твердым, вызывающим мгновенное уважение тоном:

— Это правда, Клем?

— Ну, это, ну, да, но…

— Никаких «но», Клем. Сегодня вечером ты никуда не идешь. Сядете рядом, возьметесь за руки и будете смотреть телевизор. Это понятно?

Голос номер один:

— Да, святой отец.

Голос номер два:

— Спасибо, святой отец.

Томас О’Райли садится обратно за стол и качает головой.

— Знакомься, это Паркинсоны, — вздыхает он. — Чертовы придурки.

Последнее замечание ввергает меня в глубокий шок. Разве священники ругаются? На самом деле я до этого ни с одним не беседовал, но мне кажется, что в большинстве они не такие…

— И часто они так? — спрашиваю.

— Пару раз в неделю. Минимум.