Читать книгу "Библиотекарь - Михаил Елизаров"

— Я вообще бы не рекомендовала вам покидать пределы квартиры, — безжалостно, на «вы» закончила Маргарита Тихоновна, причем в полный голос, чтобы слышали все.

Из кухни в гостиную подтянулись читатели — Таня, Федор Оглоблин, Марат Андреевич и Тимофей Степанович.

— И даже в магазин нельзя? — осторожно уточнил я.

— Конечно, — подтвердила Маргарита Тихоновна. — Тем более, читальня наша ослаблена. Да и нам, честно говоря, будет намного проще и спокойнее, если вы будете дома, при Книге.

— А сколько это будет длиться?

Маргарита Тихоновна пожала плечами:

— Недели три. Может, месяц. У вас круглосуточно будет кто-нибудь дежурить, но для походов на улицу одного охранника мало. Желательно, чтобы вас сопровождали как минимум трое.

— Алексей Владимирович, не пойму, зачем вам куда-нибудь выходить? — спросила вдруг Таня. — Мы сами все необходимое купим, я вам поесть приготовлю… Я хорошо готовлю. И в квартире приберу!

— О деньгах не беспокойтесь! — добавила Маргарита Тихоновна. — Мы берем на себя ваши финансовые проблемы.

Эти слова встретили поддержку:

— Уж как водится, — говорил Тимофей Степанович, — что-что, а своего библиотекаря прокормим! За это, Алексей, можешь не переживать!

— Черную икру на каждый день не гарантируем, но вполне достойный уровень потянем, — обещал Оглоблин.

Маргарита Тихоновна была довольна всеобщим энтузиазмом:

— Правда, Алексей, вам самому будет удобнее, и девочки наши, когда надо придут, накормят и уберут.

Похоже, мне уготовили бессрочный домашний арест с полным пансионом.

В коридоре я наудачу проверил телефон и вдруг услышал долгожданный гудок, от которого затрепетало сердце, хотя звонить в милицию было поздно.

— Подключили? — спросила Маргарита Тихоновна. — Ну и отлично! Я уже думала, останемся здесь цыганским табором охранять вас, а раз телефон заработал, то на сегодня хватит и Тимофея Степановича. Дверь тут надежная, хоть из пушки пали. Я не верю в возможность штурма, но предосторожность не помешает. Давайте я вам наши номера запишу. Не дай Бог что — мы через десять минут у вас, — она усмехнулась, — отобьем от любого супостата…

Я видел, широнинцы, несмотря на скорбь, всякий раз пытаются ободрить меня.

— Ну, Маргарита Тихоновна… тоже скажете, — потянул Тимофей Степанович. — Алексей показал, на что способен. Мы с ним на пару кого хочешь уделаем, без всякой помощи. Да, Алексей?! Верно? Уделаем? Ну, отвечай!

— Да, Тимофей Степанович, — с неохотой поддержал я эту браваду.

Все засобирались. Сердечность, с которой прощались со мной широнинцы, потрясла меня и ужаснула, хоть я и пытался не подавать вида. Было ясно — я действительно нужен этим людям.

ТИМОФЕЙ СТЕПАНОВИЧ

Мы остались вдвоем. Какое-то время сидели на кухне и пили чай. Старик довольно неловко, так что вопрос исчерпывался одним-двумя словами, расспрашивал о моей жизни, в томительных паузах одобрительно кивал большой и лохматой, точно у кавказской овчарки, головой.

— В школе хорошо учился?

— Нормально…

— А в институте?

— Тоже нормально.

— На инженера?

— Да…

— Хорошая специальность… А дядю ты любил?

— Любил…

Густые сизые кудри Тимофея Степановича взмокли и свалялись. Лоб покрылся потным блеском, так же как и нос в сиреневых прожилках, крупный и пористый. На небритых щеках соляными кристалликами топорщилась седая щетина.

На вид Тимофей Степанович был еще крепок, но в плечах уже пробивалась костлявая старческая худоба. В моменты задумчивости он языком гонял во рту вставной мост и ловко возвращал его нижней губой на место.

Напившись и отставив чашку, он сидел, сцепив жилистые кисти с желтыми, как сырные корки, ногтями, и смотрел прямо глазами, полными бесцветной голубизны.

Я понял, моя первая специальность инженера ему понравилась, а вторая — режиссер — вызвала скорее недоумение, которое он поспешил компенсировать, упомянув мою доблесть в поединке с библиотекарем гореловской читальни.

— Страшно было? — вдруг спросил он. — Я вот хорошо помню первый настоящий страх. В апреле сорок четвертого, мне тогда семнадцать только исполнилось, первую неделю на фронте…

Я приготовился к поучительной военной истории, но Тимофей Степанович неожиданно, минут на пять, замолчал, словно ушел вместе со своей историей под воду, потом вдруг вынырнул со словами:

— А после войны в депо механиком работал, женился, двоих сыновей вырастил, разъехались они, давно вестей не было. Обоим-то под пятьдесят, сами небось скоро дедами станут. Жена умерла пятнадцать лет назад. Почки у нее больные были…

Он вздохнул, помусолил какую-то мысль обветренными, точно в мозолях, губами:

— Тяжело мне что-то, Алексей, выдай-ка ты мне Книгу, пойду хоть почитаю…

Книга Памяти, уже извлеченная из стального футляра, лежала на дядином письменном столе, и Тимофей Степанович сам мог взять ее — видимо тут начинались мои обязанности библиотекаря. Я сходил в комнату и принес ему Книгу. Старик с благоговением принял ее в свою ладонь, чуть поклонился, как бы прощаясь и благодаря одновременно, и удалился в дядину спальню, прикрыв за собой дверь. Вскоре оттуда донеслось его приглушенное бормотанье.

Как большинство читателей, за исключением семьи Возгляковых, Тимофей Степанович был одинок. Родом он был из Свердловска. В громовский мир попал восемь лет назад, по знакомству. Человек, работавший с ним в депо, состоял в читальне, он и поручился за Тимофея Степановича. Старик подходил по всем параметрам — вдовец, герой войны, мужественный и простой человек. Первая его читальня распалась из-за похищенной Книги незадолго до невербинской битвы, почти все читатели погибли. Сам Тимофей Степанович тоже принимал участие в том знаменательном сражении — был в ополчении. Когда из прежних читален во множестве образовывались новые, Тимофея Степановича пригрели широнинцы…

Старик читал Книгу, я же был предоставлен самому себе. Тогда мне казалось, что я переживаю самые страшные времена. Сделалась постылой квартира, все в ней олицетворяло тоску, несвободу и страх. Гадок был гобелен с олимпийским мишкой, отвратителен вишневый сервант с зеркальным, множащим бокалы и тарелки, нутром, ненавистны проигрыватель, пластинки. Некуда было бежать, и просить о помощи тоже было некого.

Я вышел на балкон. От взгляда на хозяйский тлен — доисторические банки и клеенки, рассохшийся табурет, шкафчик без дверок — хотелось завыть, посыпая голову пеплом и окостеневшими окурками из прожженной пепельницы. Из моего заточения я смотрел на унылый от дождя, облезлый пейзаж — далекие вымокшие высотки, мусорный перелесок.

Я допил остатки коньяка, но не захмелел. Включил на кухне телевизор, негромко, чтобы не помешать Тимофею Степановичу. Показывали «Балладу о солдате», и под черно-белые кадры я совсем расклеился.