Читать книгу "Такая большая любовь - Морис Дрюон"

Каноник прошел мимо окна.

— А! Уже полдень, — сказал он машинально, бросив взгляд поверх двориков на балкон улицы Дюгомье.

— Все же ребенок этот, хотят того или нет, — Мондес и, вполне вероятно, единственный, который у нас будет, — продолжил Владимир.

— Лулу может его признать и не женившись на его матери.

— А как он его будет растить? Пряча в чулане, никогда не видя? И к тому же платить за его содержание придется опять мне… Если уж все равно придется на это тратиться, я тут подумал…

— О чем же ты подумал? — спросил каноник.

— К несчастью, это невозможно. Я подумал о том, чтобы самому усыновить его и вырастить здесь. Навел справки. Но когда уже есть один ребенок, закон этому препятствует.

Они снова замолчали. Владимир, уставившись взглядом на ковер, покусывал кончик уса.

— А разве невозможно, дядюшка… — начал он задумчиво. — Не может ли духовное лицо усыновить ребенка?

— Увы, мой дорогой Влад, — вздохнул каноник. — Я тоже рассматривал эту возможность, представь себе. И даже говорил об этом с епископом.

— Правда?

— Ну да. Только, как я и предполагал, правила церкви этому противятся. Усыновление рассматривается как некая замена природного отцовства, которое несовместимо с саном священника. Итальянцы даже шутят: «Священника все зовут “отец”, кроме его собственных детей, для которых он “дядя”».

— Тогда не вижу решения, — пробормотал Владимир.

И вдруг одновременно у обоих во взгляде вспыхнула одна и та же искорка. Они внезапно увидели средство одним махом взять реванш над всем лицемерием, ложью и моралью приличий, которыми была опутана их жизнь. Огромный фарс, бомба, которую они взорвут в лоне семьи.

Дядя и племянник проговорили еще с четверть часа, пока Тереза не объявила обед. Оба вошли в столовую с высоко поднятой головой, сильные своим союзом и своим решением.

Владимир сел за зеленым растением. Каноник развернул салфетку, кашлянул, чтобы прочистить горло, и объявил тоном, не приемлющим возражений:

— Мы с Владом только что долго говорили и полностью сошлись во мнениях. Мы решили, что ребенка Терезы должна усыновить моя сестра Эме.

XII

Все, что могла сказать Эме, все, что могла сказать Минни, осталось напрасным. Владимир пригрозил разводом, а каноник — покинуть дом, потребовав раздела имущества, если не поступят согласно его воле.

— Но где же его будут воспитывать? — спросила Минни.

— Да здесь же, разумеется, мой дорогой друг, — ответил Влад. — Это ведь твой внук, если, как я надеюсь, родится мальчик… который по закону, впрочем, будет нашим кузеном.

— А как же тогда наследство тетушки Эме?

— Он неизбежно перепрыгнет через голову Лулу. И думаю, что каноник тоже сделает необходимые распоряжения…

— Должна признать, что Лулу так и надо, — ответила Минни, все еще изрядно злившаяся на своего сына. — А Тереза?

— И речи быть не может, чтобы разлучить мать и ее дитя. Она останется у нас так долго, как ей будет угодно.

Упрямство не привело бы ни к чему, кроме еще больших скандалов, и Минни была вынуждена смириться с решением мужа, как Эме с решением брата.

— Усыновить плод греха! В моем-то возрасте! — стенала старая дева.

— Вот, дорогая сестрица, в твоей жизни впервые появился повод стать по-настоящему полезной.

— Неблагодарный!

Но страх увидеть, что ее брат съедет, — «Он же не сознает, что умрет от этого, бедный аббат…» — заставил ее капитулировать.

Столь же удивительной и весьма восхитительной была позиция мадемуазель Аснаис. Достигнув дна отчаяния и проведя не одну неделю в состоянии прострации, которая не преминула обеспокоить ее близких, Мари-Франсуаза однажды утром взяла перо и, трижды начиная, написала Лулу письмо, которое было шедевром самоотверженности. Она сожалела о горячности, которую проявила во время их последней встречи; она понимала, она принимала, она прощала. Мучительное событие (так она обозначила беременность служанки) было, возможно, всего лишь испытанием, которое послал ей Бог, чтобы она разобралась в себе самой и увидела, насколько сильны и непреходящи ее чувства по отношению к Лулу. Она была готова разделить с ним жизнь и в горе, и в радости, а поскольку горе уже случилось, теперь их могла ждать только радость. Одним словом, Мари-Франсуаза не видела больше препятствий их союзу, и весь стиль письма свидетельствовал о том, что она хорошо изучила труды каноника.

В общем, ничто не пощадило графиню де Мондес. Минни слишком поздно заметила, что злосчастная инициатива, которую она проявила «во имя морали», пригласив девушку в «Кастельмуро», помимо весьма неожиданного результата, открывшего их связь с господином де Сен-Флоном, еще и придала осязаемость едва намечавшемуся проекту и лишь послужила тому, чему она хотела помешать. Мари-Франсуаза вела себя теперь так, будто чуть ли не официально была обручена.

Каноник, к которому обратилась племянница, отныне уже не чувствовавшая былой уверенности в себе, не выдвинул возражений.

— Но, дядюшка, ведь она дочь торговца маслом!

— Неужели ты думаешь, что с ребенком в доме, у всех на виду, твой сын может надеяться на лучшую партию? Я нахожу даже, что ему еще крупно повезло. Он мне показал письмо от нее. Малышка очень недурно пишет.

Что касается Владимира, то он совершенно не интересовался вопросом.

— Лулу уже взрослый, пусть делает, что хочет. Просто предупреждаю, что не дам ему ни гроша.

Лулу, захваченный событиями и убежденный, что был влюблен в мадемуазель Аснаис с их первой встречи, утверждал, что брак этот щедро вознаграждает самые смелые его желания.

Со своей стороны Мари-Франсуаза долго втолковывала своей семье (поскольку история с ребенком неизбежно получила огласку), что бастарды вполне в традициях знатных семей. Это только мужланов коробит. Известно ведь, что у Людовика Четырнадцатого были побочные дети, да и у Карла Пятого и многих других.

В итоге после целого месяца борьбы господин Аснаис дал свое согласие.

— В конце концов, у меня всего одна дочь, и не для того я ее растил, чтобы она была несчастна. По крайней мере, пускай сама выбирает свои несчастья, — заявил он. — Так что становись графиней де Мондес, дочка, если это доставит тебе удовольствие.

Бракосочетание назначили на конец ноября, чтобы после рождения ребенка прошло не меньше шести недель. Но Тереза, должно быть, ошиблась в расчетах, поскольку в последних днях октября, будучи уже на сносях, все еще не родила. Весьма опасались, что она будет настолько бестактна, чтобы разродиться как раз в утро церемонии. Жили в тревоге. Мадемуазель де Мондес справлялась у нее по десять раз на дню, не чувствует ли она первые родовые признаки.

Слава богу, эти признаки появились за добрых две недели до даты, назначенной для заключения брачного договора и чаепития. Тотчас же отправили за госпожой Бельмон, восьмидесятилетней акушеркой, которая завязывала пуповину еще дядюшке Луи, погибшему в Дарданеллах, Владимиру да и самому Лулу. О том, чтобы доставить Терезу в больницу, даже не помышляли.