Читать книгу "Бедный попугай, или Юность Пилата. Трудный вторник - Юрий Вяземский"

Пелигн вынырнул. И снова оказался на корабле, в человеческом обличье.

Женщины уж и след простыл. А перед Пелигном на корабельной платформе, на которой он лежал, сидят Юний Галлион и Помпей Макр. И те ему сообщают, что накануне Пелигн уснул за трапезным столом, друзья решили прокатиться по Остийскому заливу, сонным перенесли своего собутыльника на корабль и вышли в море. И вот, лишь к утру Пелигн нашел в себе силы проснуться.

— Я сначала не обратил внимания, — продолжал Вардий, — а почти через десять лет призадумался и восстановил дату: сон с превращениями приснился Пелигну в тот самый день, когда Август, вернувшись из восточного похода, выдал вдовую дочь свою Юлию за своего лучшего друга и ближайшего соратника Марка Агриппу. Юлии было семнадцать лет. Агриппе — сорок два. Я не мог ошибиться. И вот почему: в тот же день были впервые открыты для народа термы Агриппы, Пелигн с Галлионом и с Макром в этом открытии утром участвовали, потом на барке отправились в Остию, вечером в портовой харчевне устроили трапезу, ночью оказались на корабле… Ошибки быть не могло.

Гней Эдий Вардий решительно покачал головой и продолжал:

III. — Приап уступил место Протею, и тот заключил Пелигна в свои объятия.

Я уже, помнится, рассказывал тебе об амуре Протее, о сетях, стрелах и огне его (см. Приложение 1, XVII). И вот, охваченный Протеем, Пелигн принялся искать себя в любви, исследовать свои чувства и желания, играть с собой и в этой игре открывать себя, познавать свою сущность, проникать в свою тайну.

Повинуясь Протею, своему властелину, он постоянно менял настроения и облики и был то лунным, то солнечным, то легким, как воздух, то влажным и текучим, как вода, то яростным и жгучим, как огонь, то тусклым, то ярким, то робким, то гневным, то радостным, то печальным.

Он, может быть, впервые увидел женщину — не как призрачную мечту (то было в период Фанета) и не как ноги и грудь, губы и плоть, предмет своего вожделения и средство для удовлетворения Приаповой страсти. Он женщине заглянул в глаза и попытался проникнуть ей в душу, признав в ней отдельное от себя существо, самобытную личность, у которой собственные чувства, особые и отличные от него желания, свои причуды, свои радости и горести.

Раньше у него были сотни любовниц. Теперь их стало намного меньше.

Раньше он рвался настигнуть, торопился пленить и жадно насладиться обладанием. Теперь же его увлекал сам процесс охоты, а достижение цели он иногда специально оттягивал и отлагал. То есть, нашим языком выражаясь, купидонство в Пелигне возобладало над приапейством.

Раньше стоило одной из бесчисленных его подружек впасть в неблагоприятное настроение, перемениться к Кузнечику, закапризничать, он тотчас ее бросал, как говорится, на волю ветра и волн. А теперь радостно и чуть ли не благодарно принимал от женщины, которой добивался, любые ее превращения, изучая их и с ними играя так же ласково и взыскательно, как с собственными переливами, переменами и переходами.

Как бы это понятнее для тебя выразить?.. Раньше любовь была вне Кузнечика, после насыщения уходила и с появлением голода возвращалась. А ныне любовь поселилась внутри Голубка и постоянно жаждала и алкала, никуда не уходя.

Вардий опять покачал головой и сказал:

IV. — Я первым придумал для него новое прозвище — «Голубок». Но ни разу его так не назвал. До тех пор пока Пелигн не начал обхаживать Лицинию и не стал таким хорошеньким, ухоженным, причесанным, обворожительным, что все хором воскликнули: Голубок да и только! Но они имели в виду «маленький голубь». А я, называя его Голубком, в этом прозвище видел, как минимум, три разных птицы: columbus-голубя, urinus-нырка и milvus-чеглока — если ты не знаешь, это такой маленький сокол — и, вслед за другими называя его Голубком, всегда держал в памяти, что этот голубь-нырок-чеглок не только воркует и ухаживает, но хищно охотится, глубоко ныряет и камнем падает с неба.

Вардий улыбнулся и сказал:

V. — Однажды — лет через десять после того времени, о котором я тебе начал рассказывать, — на берегу Альбанского озера Пелигн отломил тростинку и на песке написал двенадцать имен: Валерия, Лициния, Фурнилла, Сабина, Анхария, Галерия, Гатерия, Клодия, Цезония Орестилла, Эмилия, Мелания, Альбина. Затем одно за другим стал стирать имена. Но два последних оставил, не стер.

«Эти две женщины были подлинными», — грустно объяснил мне Пелигн.

Но скоро набежала неожиданно высокая волна и смыла «Меланию» с «Альбиной».

А друг мой радостно воскликнул:

«Да, Тутик, да! Вот так она пришла и стерла этих женщин из моей жизни!.. И меня самого смыла и стерла…»

Вардий ненадолго замолчал. Потом продолжил:

Валерия

VI. — Первой в списке была Валерия. Ее предложил Эмилий Павел… Но сперва надо кое-что тебе объяснить…

Раньше, как ты, может быть, помнишь, Пелигн-Кузнечик входил в аморию Павла и Галлиона (см. 7, VII), не слишком часто ее, впрочем, посещая и иногда совершенно исчезая из поля зрения своих сотрапезников. Теперь же, после сна в Остийском заливе, в котором явилась ему Венера Венета, Пелигн так усердно и неукоснительно стал участвовать во всех регулярных застольях, предлагал новые пиры, организовывал совместные прогулки и даже путешествия, что скоро наша амория получила новое название — «амория Голубка». И точно: он стал душою компании, ее притягательным центром, а с некоторых пор — ее славным ореолом.

Его заместителями по амории были Юний Галлион — тот самый, который, помнишь? «осаждал» и «коллекционировал» женщин (см. там же) — и Эмилий Павел — который своих купидонок «покупал».

Помпей Макр — тот, который «вычислял» свои жертвы (см. там же) и с которым Пелигн когда-то путешествовал по Греции (см. 7, III) — реже посещал нашу аморию, потому как вознамерился стать поэтом. Восхитившись Гомером и вдохновившись греческими киклическими поэтами, он принялся сочинять, как греки выражаются, вокруг Вергилия: о царе Дардане, о рождении Энея, о Парисе и Елене. Сам Вергилий тогда еще был жив. Но это Макра ничуть не смущало. Ибо поэтом он был настолько посредственным, что сам своей посредственности не ощущал.

По-прежнему к нам в аморию заглядывал сверкающе-холодный и мстительно-циничный Юл Антоний, сын злокозненного триумвира и воспитанник милосердного Августа.

Руфин, который когда-то служил вместе с Пелигном и продолжал служить на низких должностях, так как никакими способностями не отличался и с трудом сводил концы с концами, из второстепенных членов амории, по ходатайству Голубка, был переведен в постоянные и, как я понимаю, кормился за счет наших богатых и щедрых амористов.

К нашей компании в разное время прибавились: Педон Альбинован (тоже начинающий поэт), Фабий Максим (он был лет на десять старше нас, давно блистал красноречием, успел стать одним из самых успешных судебных защитников, дружил с Марком Агриппой и Друзом Клавдием, сыном Ливии); к брату своему, Флакку, который возмужал и перестал быть у нас виночерпием, с некоторых пор присоединился Помпоний Грецин, который раньше воротил от нас нос, а теперь перестал воротить и стал наведываться…