Читать книгу "Ивановна, или Девица из Москвы - Барбара Хофланд"

Каждый час приносит известия самого бодрого свойства, каждый день изобилует событиями самого удивительного характера. Есть основание верить, что именно теперь русские добиваются победы на подходах к Варшаве или даже к Кенигсбергу.

Сообщают, что прусский генерал окружен вместе со всей своей армией и, исходя из подтверждающих подробностей, я склонен полностью этому верить. Кое-где французы бросают оружие. Ужасная стычка имела место близ Моинитцы, где был ранен бедный Федерович: французов изрезали на куски, невероятно. Короче говоря, успехи русских превосходят все ожидания и удовлетворяют все надежды. Подробности займут много приятных часов наших бесед в доброй старой Англии. Я сказал — Англии? Да, в милой Англии, которую я люблю все крепче с каждым часом моего отсутствия! Но там должна быть Ивановна, ее присутствие должно украсить мой особняк, иначе даже Англия будет скорее милой, нежели приятной.

Уверяю вас, теперь я вполне трезво рассуждаю о женитьбе и тем самым исполняю желание лучшей из матерей и желание, скажете вы, самого любящего из сыновей, несомненно. И все-таки я знаю, моя мать не обрадуется, услышав об иностранке. Так что ни слова на эту тему, пока не получите разрешения от того, кто, дав такое разрешение, окажется самым счастливым человеком на земле.

Эд. Инглби

Письмо V

Ульрика Ивановне

Вильна, 23 дек.

Как поистине счастлива я известить тебя, моя дражайшая сестра, что здоровье моего любимого супруга продолжает улучшаться. Он выдержал переезд на носилках из Моинитцы сюда лучше, чем я ожидала, и теперь у него самый лучший уход, и я верю, что он скоро начнет выздоравливать. Он смог принять князя Кутузова и принимать своего старого друга Витгенштейна неоднократно и без усилий. И на самом деле, счастливое душевное состояние оказывает укрепляющее действие на его организм. Как он сам сейчас заметил, «радость приносит покой, а благодарение Небесам — кровь в вены». Бедняжка! Сколько же он потерял и того и другого.

Ох, Ивановна! Как сильно мы страдаем за тех, кого любим! Разумеется, мучения, которым я была свидетелем, не могли сравниться с теми, что вынесла я за лучшую половину своей жизни! Я буду надеяться, по крайней мере, что нет, потому что не могу даже помыслить, каково ему было терпеть столь ужасные страдания.

Что за день был вчера в этом городе! Как желала бы я, моя дорогая Ивановна, чтобы ты могла провести его со мной! Один такой день стоит целой жизни! И он как-то сгладил бы те беспримерные жестокости, что ты видела, и накопленные страдания, что ты претерпела, и таким образом, хотя ты оплакиваешь, как и я, прошлое, все же возвышенный восторг, щедрая отзывчивость твоего сердца, твои преданность и патриотизм, которые воспитание сделало частью твоей натуры, а добродетели и опыт возвели в твои принципы, пробудили бы в тебе воодушевление, способное даже печаль возвысить до экстаза. Не выход Государя, хотя он и любим до обожания, и не победные возгласы прекрасного народа вызывали в душе сладчайшие эмоции — нет! то было выражение радости в глазах каждого человека, переполненного безграничной благодарностью Небесам, и доброжелательности, которая так явно проникла в сердце каждого! Стар и млад обнимались на улицах, приветствовали солдат как своих братьев, а их генералов — как своих освободителей, из всех уст летели восторженные возгласы, все глаза омывались слезами радости.

Но когда появился Государь, когда все увидели того, на чьей волнующейся груди судьба стольких миллионов обрела отдохновение, когда вспомнили, сколько страшных бедствий, сколько триумфальных побед пережито с тех пор, как они видели его в последний раз, благоговение смешалось с радостью, и тишина, будто пелена, накрыла толпу… И вот — улыбка Императора, возгласы генералов, собравшихся вокруг него, рассеяли эту тишину, и крики радости снова понеслись к небесам.

Атаман Платов, о котором ты много слышала (а услышишь еще больше), получил княжеский титул. Это красивый мужчина, в его открытом лице видна та благородная отвага, которую он так счастливо продемонстрировал. Меня представили ему, но беседа наша была недолгой, поскольку мне жалко каждой минуты, украденной у моего Федеровича. Спасибо тебе, моя милая Ивановна, за любовь, какую ты уже почувствовала к моему драгоценному чаду, но и правда невозможно было бы сердцу, даже намного менее нежному, чем твое, видеть его и не восхищаться им. Поцелуй его за меня тысячу раз. И не забудь передать от меня привет, с благодарностью, сэру Эдварду Инглби. Ничего не могу с собой поделать, но боюсь немного, что он крадет у меня то сокровище, для доставки которого ко мне затратил столько усилий. Прости меня, дорогая сестра, если я ошибаюсь на его счет или подобным предположением делаю больно тебе. Ты была поставлена в весьма необычные условия, и одна исключительная ситуация проистекает из другой, ты ведь знаешь.

Прощай! Меня призывает моя обязанность сиделки, и потому прекращаю свою писанину. Офицер, который доставит тебе письмо, мне незнаком, но это человек, заслуживающий доверия и уважения. Ты убедишься в этом. Он отправлен с личными письмами Императора и в скором времени вернется сюда и, верю, принесет хорошие вести от тебя. Еще раз прощай! Мой дорогой Федерович шлет тебе привет и самые сердечные пожелания.

Ульрика

Не могу запечатать письмо, не сообщив тебе, что наш дорогой брат, как я понимаю, с каждым днем набирается сил, а также не отдав дань памяти лорду Тирконнелу, который вызывал уважение у всех, кто знал его и кто также очень сожалеет о его смерти. Он умер около двух недель назад от легочной болезни, вызванной чрезмерным напряжением. Сколь многим мы обязаны этим смелым англичанам, моя Ивановна!

Письмо VI

Сэр Эдвард Инглби

достопочт. Чарльзу Слингсби

Петербург, 1 янв.

Она любит, Чарльз! Как я и опасался, она любит! И это доводит меня до безумия, по крайней мере до ревности, которая и есть своего рода безумие, если позволите, — по крайней мере, так она сказывается на мне. Но есть ли у меня право ревновать? Она никогда меня не любила. В сущности, у меня с ней ничего такого и не было. Признаюсь, вообще ничего. Все это полнейшие глупости. Но вы узнаете, как это было. Я возьму себя в руки и все подробно расскажу. Я сказал «возьму себя в руки»? Что за глупость! Я совершенно спокоен и… ну, слушайте же.

Позавчера Ивановна получила от Ульрики письмо самого волнующего и радостного свойства. Но я не имею к этой радости никакого отношения, так что об этом можно не говорить. Офицер, который принес письмо, провел вечер в доме Федеровичей. Ивановна пригласила для знакомства с ним нескольких друзей, среди коих был и я, в некотором роде любимчик, хотя Ивановна, с первого моего визита, очень заботилась, чтобы я никогда не оставался в одиночестве. Этот офицер, полковник Вилловински, оказался славным веселым стариком, типичным солдатом, с радостью готовым «еще раз пройти все свои сражения», гордившимся, и по праву, многими боями, в которых он еще недавно принимал участие. Можете представить, с каким волнением мы расспрашивали о подробностях событий, особенно интересных тем, что о них рассказывал человек, который лично в них участвовал. Никогда еще тонкость души Ивановны или очаровательная непосредственность, с которой это выражалось, не были столь привлекательны. Она старалась скрыть любые эмоции, которые могли бы выказать ее тяжелые мысли. И тем не менее, остро воспринимаемые подробности, которые, как бы их ни описывали, не могли, по аналогии с тем, что она сама только что пережила, не пробудить тяжелых воспоминаний. Сила ее духа привлекала мое внимание не меньше, чем ее радость по поводу успехов родной страны. Как часто опускались ее длинные ресницы, чтобы скрыть дрожавшую под веками слезу! И как часто ее прекрасные голубые глаза устремлялись к небесам, сияя ярчайшими лучами благодарной радости! Бывают такие моменты, Чарльз, когда красота так подлинна, что душа воплощается во внешности и излучает свой собственный свет. Несчастье, что я созерцал ее в столь суровый час.