Читать книгу "Секретный сотрудник - Хуан Мирамар"

– Пошли покурим.

Когда они с Кузницем вышли в тамбур и закурили, Кузниц спросил:

– Ты тоже мне не веришь? Зачем мне врать, сам посуди?

– Да нет, – ответил Константинов, – твоему рассказу я верю. Верю, что ты действительно все это видел, о чем рассказываешь, но ведь ты мог находиться под действием какого-нибудь вещества – в грибах, знаешь, какие сильные галлюциногены могут быть.

Кузниц помолчал, потом вдруг понюхал рукав своей куртки.

– Вот понюхай, – он сунул рукав под нос Константинову, – понюхай, как пахнет дымом и бензином. Говорю тебе, я чуть не сгорел там, когда бензобаки стали рваться.

– Дымом пахнет, – согласился Константинов, – но мы ведь костер разжигали, а бензина не чувствую, извини.

– Ладно, – махнул рукой Кузниц, – не верите, и не надо. А Эджби написать об этом, как ты думаешь?

– Напиши, – сказал Константинов, – написать не помешает. – И поинтересовался: – А грибы, которые мы собрали, ты есть будешь, когда замаринуем?

Кузниц почувствовал, как при упоминании о грибах опять подступает тошнота, и ответил:

– Замаринуй, а там посмотрим. Но ты их повари как следует сначала, а то и у вас глюки начнутся.

Инге про свои приключения Кузниц ничего не рассказал – хватало ему реакции Шварца с Константиновым. Тем более что Инга и не вняла бы как следует его рассказу – в тот вечер, когда он вернулся домой, она, как и все горожане, не отрывалась от телевизора. Выборы закончились, так сказать, вничью, поэтому «оранжевые» обвиняли во всех грехах «синих», а «синие» – «оранжевых»; и те, и другие грозились гражданской войной. Город разделился на два лагеря, и только карасе соблюдал, как выразился Константинов, «вооруженный нейтралитет».

На языке Шекспира или, как говорил Шварц, скорее на языке Бонка, имея в виду популярный учебник английского, так вот, на языке Бонка-Шекспира отчет о приключениях Кузница в лесу получился сухим и неубедительным. Ну видел он военную колонну Леопардов на стратегическом шоссе, когда те бежали из города, ну воспламенился пролившийся из баков бензин, so what?[63]И даже превращение «меченых» в свой символ выглядело на английском как сухая справка.

«А все потому, – думал Кузниц, – что нет в этом языке слова "груздь"», – и, расстроившись, добавил, как советовал Ариель, просьбу подыскать им какую-нибудь работу, желательно за границей.

А маринованные грузди, когда попробовали их на очередном сборе карасса, оказались отменными, и съели их за милую душу, и никто не отравился.

9. Пера палас

Хемингуэй сидел за столиком в кафе на первом этаже, пил разбавленную водой ракию и быстро писал в блокноте шариковой ручкой. Был он молодой, чернявый, причесанный на прямой пробор, с маленькими офицерскими усиками. Военная тужурка со споротыми погонами была накинута на плечи, и ничем не напоминал он седобородого старика с портрета, висевшего в семидесятых годах прошлого века во всех русских интеллигентных домах, скорее был он похож на своего героя tenente Henry,[64]которого с себя, видимо, и писал.

Отдавая ключ портье, Кузниц мельком взглянул на Хемингуэя через стеклянную дверь кафе и обвел глазами холл в поисках остальных «потерянных». Все они, как и следовало ожидать, были там. Не видно было только Мата Хари, но ее визгливый смех доносился с нижнего ресторана, примыкавшего к холлу.

Они собрались в кружок вокруг Грэма Грина, который, как настоящий entertainer,[65]развлекал всю компанию: мрачного, с кривой седой эспаньолкой Льва Давидовича Бронштейна, величественного, как и положено шах-ин-шаху в изгнании, Реза Пехлеви, уютную бабушку Агату и настороженно приткнувшегося на краешке дивана хиппи Билла Клинтона в рваных кедах и с грязноватым рюкзачком за плечами.

Приближался час обеда, когда «потерянных» кормили в нижнем ресторане за счет заведения, и они обычно собирались в это время в холле.

– Одни убытки от них, – пожаловалась Кузницу толстая армянка Софи, сидевшая за конторкой портье, – сейчас еще журналисты припрутся и тоже норовят бесплатно поесть, дармоеды, а туристов из-за этих терактов стало совсем немного.

Кузниц сочувственно улыбнулся ей и подумал в который уж раз за эти, такие богатые невероятными событиями два дня их стамбульской недели: «Но почему же Бродский не воскрес? Ведь с него вся эта мистика началась. Ведь это он вроде как знак подавал».

Дело было в том, что в этот приезд из всех номеров знаменитой стамбульской гостиницы «Пера Палас» поселили его сразу как раз в том номере, где когда-то жил поэт Бродский. Бродский Стамбул не любил, о чем откровенно писал, а Кузницу Стамбул нравился, зато он не любил стихи Бродского. И вот надо же было такому случиться, что живет от теперь в его номере.

Кузниц сразу усмотрел в этом некий знак, правда, не знал тогда, какой, и всякий раз, глядя на бронзовую табличку на двери своего номера: «Joseph Brodsky, Nobel Prize Winner»,[66]ждал чего-то, но прошло два дня и ничего не происходило.

Засыпая на широкой кровати с бронзовыми львами на спинке (Ариель когда-то набил спьяну здоровенную шишку о такого льва), Кузниц думал о знаменитом постояльце этого номера и удивлялся, как легко тот стал писать на чужом языке, правда, писать заумно и, на взгляд Кузница, малоинтересно.

Сам Кузниц, несмотря на немецких предков и некоторые познания в иностранных языках, относился к русскому языку как к части своего организма, как, скажем, к руке или ноге и жизнь без русского языка была бы для него неполноценной, как существование инвалида. Он лежал и думал, что, если бы Бродский ожил и пришел в бывший свой номер, им было бы о чем поговорить. Но призрак поэта не появлялся, хотя гостиница эта была полна теней великих и не очень.

Стамбульская гостиница «Пера Палас», в которой теперь каждый месяц останавливалась их троица, была достаточно старой (на бронзовых брелоках для ключей была выбита цифра 1893 – год открытия гостиницы) и поэтому не очень удобной и славилась главным образом своими знаменитыми постояльцами: жили тут когда-то Троцкий и Мата Хари, шах Ирана Реза Пехлеви и Эрнест Хемингуэй.

Ариель в один из приездов жил в номере Агаты Кристи и утверждал, что старушка Агата приходит к нему по ночам в белой ночной сорочке, заляпанной кровавыми пятнами, плачет и куда-то зовет. Хосе говорил, что Ариель завел шашни с какой-нибудь пожилой американской туристкой, которых было полно в отеле, и создает таким образом себе легенду. Ариель клялся, что не врет, и предлагал провести ночь в его номере и убедиться, но желающих не находилось.