Читать книгу "Конец XIX века. Власть и народ - Вольдемар Балязин"

Возвратившись в тот же день в Омск, Николай побывал на скачках на местном ипподроме и, посетив к вечеру лагерь Омского кадетского корпуса, отправился в дом генерал-губернатора Тройницкого. 17 июля, в день отъезда, цесаревич дал прощальный обед всем, кому обязан был гостеприимством, а также судовладельцу Гадалову, на чьих пароходах он шел от Томска до Омска, и капитанам этих пароходов; а всех матросов, механиков и корабельную обслугу щедро одарил деньгами и сувенирами.

Из Омска пароходы пошли обратно, а Николай двинулся по почтовому тракту в земли Оренбургского казачьего войска. Через 3 дня экипажи Николая и свиты прибыли на границу Оренбургской губернии, где стояла белая кирпичная пирамида, на восточной грани которой была надпись: «Земля Азиатской России», а на западной – «Земля Европейской России». Здесь же были сооружены и триумфальные ворота, перед которыми в парадном строю стояли оренбургские казаки. Приняв рапорты, парад и насладившись джигитовкой 8-9-летних ка-зачат, цесаревич въехал в Европу.

Через редкие казачьи станицы и небольшие города – Троицк, Верхнеуральск, Орск – 26 июля цесаревич въехал в Оренбург, где все прошло по заведенному ранее протоколу: молебен, парад и т. д. А вот ночлег отличался от бывших прежде: Николаю приготовили резиденцию в Караван-Сарае (крепости и мечети одновременно), стоявшем в середине большого сада, окруженного каменным забором. Здесь и принимал Николай многочисленные депутации от разных сословий и из разных мест, включая Хиву.

В Оренбурге цесаревич, очень уставший от последнего переезда, пробыл почти неделю, осмотрев все заведения, отстояв несколько церковных служб, и после этого выехал в Уральск. Здесь центральным событием оказалось празднование 300-летней годовщины со дня учреждения Уральского казачьего войска, а так как Николай был Атаманом всех казачьих войск России, то этим и определялись все церемонии этого празднества: народные гуляния, крестный ход, торжественный молебн с освящением новых полковых знамен и закладкой нового храма Христа Спасителя. Николай вместе со всеми уральцами участвовал в этих торжествах, держась скромно и непринужденно, но вместе с тем достойно.

В завершение празднества в прекрасной Ханской роще, расположенной на полуострове между реками Урал и Чаган, был устроен завтрак, оплаченный цесаревичем. Как только Николай прибыл в Ханскую рощу и поднялся на самую высокую ее точку, в специально приготовленный для него павильон, раздался пушечный выстрел. По этому сигналу тысяча уральских лодок-будар пошла вниз по течению к павильону, каждая ведя за собою небольшую сетку. Ухтомский писал: «И на сей раз река Урал – „золотое донышко“ – не посрамил себя: не прошло и нескольких минут, как казаки стали вытаскивать из воды огромных осетров».

Поймав первого осетра, каждый рыбак тут же бросался к павильону и выкидывал живую добычу на берег. Когда первые 30 осетров были брошены к подножью павильона, Николай попросил вытащить сети из воды и прекратить ловлю, потому что «разохотившиеся казаки-ловцы, несомненно завалили бы вскоре рыбой весь помост». Да и особой нужды в том не было, ибо осетрина и без того входила в меню царского угощения; кроме того, сообщает Ухтомский, подавались всем без исключения «соус тартар, филе говяжье жардиньер, жареная дичь, салат, бисквитные рыбы (рыба, запеченная в тесте) и мороженое». Утром 1 августа Николай выехал из города, провожаемый всеми жителями Уральска и специально приехавших из окрестностей, чтобы увидеть будущего российского императора.

От Владивостока до Уральска Николай проехал 8486 верст. В Петербург он и его свита двинулись в поезде, ждавшем на недавно пущенной Оренбургской железной дороге, и 4 августа 1891 года прибыли в столицу.

Любовь и долг

Прямо с вокзала Николай сразу же поехал в Красное Село, где проводили лето его мать и отец. Ему было о чем рассказать, но все же в тот же вечер он отправился в театр, где выступала Кшесинская. Однако осенью 1891 года они не встретились, потому что он вместе с родителями вскоре уехал в Данию и возвратился лишь в конце года. За время его отсутствия в семье произошел один из редких скандалов, возникший из-за несогласия Александра III пойти навстречу своему двоюродному брату – великому князю Михаилу Михайловичу, просившему разрешения жениться на английской графине Софии Торби – внучке А. С. Пушкина. Император считал брак своего кузена с графиней Торби недопустимым для царской семьи мезальянсом. Михаил Михайлович пренебрег запретом императора и уехал в Англию, где и прожил с Софией Торби до конца своих дней.

Николай возвратился из Дании, сохраняя свой прежний статус все еще неженатого и даже не помолвленного ни с кем принца, и потому Александр III по отношению к своему старшему сыну не мог быть столь строг, как был строг к своему двоюродному брату. А Николай, возвратившись в Петербург и несколько раз побывав в театре, вдруг понял, что его прежнее влечение к Матильде Кшесинской уже успело перерасти в нечто большее. И в январе 1892 года, Николай неожиданно пришел в дом Кшесинских, объяснился, хотя и робко, но вполне определенно о своих чувствах к Матильде и попросил разрешения бывать у нее. С этих пор он стал часто проводить у Матильды вечера (а потом вместе с Николаем) а порой и без него, гостями Кшесинских стали и сыновья великого князя Михаила Николаевича – великие князья Георгий, Александр и Сергей. «Михайловичи», хотя и доводились Николаю двоюродными дядьями, но были почти одного с ним возраста, а Сергей был даже на год младше своего племянника, и это делало вечера у Кшесинских равно интересными для них всех.

Однажды Николай задержался у Матильды почти до утра. В эту ночь он сказал, что вскоре должен будет уехать в Германию для сватовства. Он назвал и имя невесты – Алиса Гессенская, которая была дочерью Великого герцога Гессенского и внучкой английской королевы Виктории. И Николай, и Матильда понимали, что их любви придет конец, как только будет сыграна свадьба цесаревича с Гессенской принцессой, ибо и Николай был строгих правил, и отец-император никогда не позволил бы своему старшему сыну пуститься в распутство, имея жену. Николай был честен и прямодушен: он ничего не скрывал от Матильды и даже привозил с собой дневники, позволяя ей читать все, что писал он о ней и об Алисе.

«Мною он был очень увлечен, ему нравилась обстановка наших встреч, и меня он безусловно любил, – писала Кшесинская. – Вначале он относился к принцессе как-то безразлично, к помолвке и браку – как к неизбежной необходимости. Но он от меня не скрыл затем, что из всех тех, кого ему прочили в невесты, он ее считал наиболее подходящей и что к ней его влекло все больше и больше, что она будет его избранницей, если на то последует родительское разрешение…

Известие о его сватовстве было для меня первым настоящим горем. После его ухода я долго сидела убитая и не могла потом сомкнуть глаз до утра. Следующие дни были ужасны. Я не знала, что дальше будет, а неведение ужасно. Я мучилась безумно».

Когда Николай вернулся, он сказал, что его сватовство кончилось ничем: Алиса отказалась перейти в православие, а это было непременным условием брака, и помолвка не состоялась. По возвращении в Петербург все вернулось на круги своя, их любовь вспыхнула с новой силой, и оба они старались не думать о неизбежной разлуке. Так наступило лето 1892 года.