Читать книгу "Про зло и бабло - Макс Нарышкин"

Я не хотел обретать единомышленника в лице Молчанова, но не зайти к нему в офис не мог. В больнице три его человека, и он сгорает от нетерпения не выразить свое мнение, а выслушать мое, и не по поводу Сети, а по поводу событий на Волоколамском шоссе. Человек, убивающий пальцами хомячков, все дела всегда доводит до конца.

Усевшись в кресло, менее удобное, чем в конференц-зале, я приготовился посылать его к чертям собачьим. Фактов у него нет, кроме бреда того, кто звал какого-то Ганю, мой джип припаркован на служебной стоянке, я ничего не знаю.

Но мнение свое мне пришлось изменить сразу, едва на стол передо мной рухнул веер фотографий. Поскольку на такой барский жест я не обратил никакого внимания, то есть обратил таким образом, что впору было мне бить по лицу — я зевнул и промычал, Молчанов терпеливо дождался, пока я закрою рот, и кивнул на стол. Я посмотрел на фотографии, и они мне сразу не понравились. На этих фотографиях я:

а) разбиваю локтем стекло в CR-V,

б) сижу в CR-V таким образом, что видна моя задница, а голова при этом находится под панелью,

в) ковыряюсь в двигателе,

г) выезжаю из знакомого мне двора, а в пяти метрах от заднего бампера мчится, потрясая в воздухе кулаками, плотный дядя лет сорока, если залысины и сединка по ее краям означают сорок лет.

— Что было потом, я знаю, — сообщил Молчанов, и я, сколько ни старался, не мог обнаружить на его лице ни гнева, ни хотя бы досады. — Вообще это называется угон транспортного средства. Юрист вы, а не я, так что вам лучше знать, сколько за это обещает УК. С ума сойти. Человек, получающий десять тысяч долларов в месяц, угоняет «Хонду» семилетнего возраста. Вы что, голодаете, Чекалин?

— Если я скажу, что не голодаю, какой будет следующий вопрос?

Молчанов сладко потянулся и принялся играть брелоком на сотовом телефоне. Мне кажется, что мужчине иметь брелок на телефоне необязательно, Молчанов был, видимо, иного мнения. Еще одна заметная разница между нами.

— Зачем вы убили Менялова?

Я не сразу понял вопрос. Мне понадобилось две или три секунды, чтобы еще раз прокрутить его в голове.

Не заметив удивления, начальник СБ СОС вынул из папки, которую держал на коленях, еще пяток фото. На одной я сидел на столе Менялова, на другой он стоял рядом с испуганным лицом, а деформированное лицо мое свидетельствовало о том, что я ему что-то эмоционально говорил. Еще пара фоток — там мы с Меняловым в других позах, «Прелесть», Менялов тянет ко мне руки… пятая: лифтер лежит на полу в луже крови, слева на его шее — глубокий разрез. Настолько глубокий, что делать другой не было необходимости.

С моим лицом произошли, видимо, какие-то изменения, потому что Молчанов воодушевленно выбрался из-за стола и отошел к окну.

— Герман, вы очень несдержанный человек…

— Закрой рот! — и мне тут же стало стыдно за свой детский срыв. — Ты прекрасно знаешь, что это не моих рук дело! Ты прекрасно это знаешь, потому что это твоя рука резала ему сонную артерию, а не моя!..

Молчанов смотрел на меня и был невозмутим, словно меня и не слышал.

— Мила сказала, что в первый же день вашего присутствия в компании вы выразили недовольство Меняловым. Он-де плохо пахнет и дерзок…

Я изумился тому, насколько правильной дорогой двигался Молчанов.

— Я думаю, что в сердцах он мог бросить вам «буржуй проклятый» или «фашист», в общем, что-то из набора тех слов, которые есть в распоряжении душевнобольного человека, которого Сергей Олегович принял на работу из сострадания и по просьбе соседей мальчика, который умирал от голода. Вы решили разобраться и приехали к нему домой. Найти адрес несчастного юристу не составляет труда. Между вами возникла неприязнь, вероятно, молодой человек сорвался и бросился на вас с зубочисткой в руках… В общем… Убийство, угон… Если бы не сотрудники службы безопасности СОС, случайно оказавшиеся в том дворе, то что бы еще, боже правый, вы сделали? Захватили в заложники ребенка и изнасиловали бы его?

Я бы мог для красного словца сказать, что мой мозг лихорадочно работал, выискивая логические ходы, но тогда бы я оказался лжецом. Самым настоящим вруном, потому что мозг мой не работал совершенно. Его словно выключили. Если бы в мою дурную голову вчера пришла догадка, что раз квартира моя под контролем, то и квартира Менялова тоже под контролем, я бы что-нибудь, конечно, придумал. Например, разыскал какой-нибудь косяк в работе Молчанова и устроил торг. Но избыток ощущений всегда мешает работе мысли. Мне вполне хватило и части открытий для стресса.

Менялов между тем вздохнул и отвернулся к окну.

— Чем я могу быть вам полезен, Герман? Вы мне нравитесь как человек, ей-богу…

— Видимо, вы знаете, что делать. Видимо, вы не должны доводить провокацию до конца.

Он покачал головой и вернулся к столу. Взобравшись передо мной на столешницу, демонстрируя демократизм наших с ним отношений, он принялся дышать на меня запахом здоровых зубов.

— Герман, мне сорок шесть лет. Двадцать из них я отдал службе родине. Шесть последних — компании, которая кормит меня и мою семью. Моя обязанность — защищать интересы этой компании, и мне неважно, кто встает на ее пути. Вам было сказано: потеряйте интерес ко всему, что вам не обозначают как работу. Вы не слушаетесь, то есть действуете вразрез интересам руководителя компании. Вам говорят: вот это — красный треугольник. Вход лицам без спецдопуска запрещен. Вы, выслушав это, открываете дверь. Что прикажете с вами делать? — он наклонился и заглянул мне в глаза. — Я вас спрашиваю — что с вами делать человеку, который вот уже двадцать шесть лет жизни добросовестно и точно выполняет свои обязанности?

Молчать в такой ситуации унизительно, но я посмотрел бы на того умника, кто сел бы на мое место. Нужно как-то отвечать. И я ответил:

— Я думаю, вам нужно сжечь эти фотографии. Вместе с картой памяти фотоаппарата. Постричься наголо, надеть на нагое тело оранжевую простыню и лет семь бродить по горам, питаясь одной заячьей капусткой.

Он удивленно отшатнулся от меня и потратил на осмысление тоже две секунды. Смех его прокатился под сводами офиса и улетел в приоткрытую створку окна. Продолжая трястись от хохота, он дотянулся до переговорного устройства и сказал в него ломаным голосом:

— Леонидас, два кофе, пожалуйста!

Напитки в этом офисе разносят мальчики.

— Леонидас?

— Это грек, — успокаиваясь и промокая глаза платком, объяснил Молчанов, хотя мне и так было очевидно, что это не узбек. — Я нашел его на пляже в Солониках. Мальчик резал кошельки у московских туристов.

— Сейчас он режет москвичей?

Молчанов снова засмеялся, и это было во второй раз за восемь дней. Я видел его по многу раз в день, но ни разу не видел на его лице даже подобия улыбки. А тут, при весьма странных обстоятельствах, совершенно не располагающих к веселью, он поражал меня своим задором.