Читать книгу "Ищите кота - Наталья Нестерова"

– Не люблю, – подтвердил Коля, – и не умею.

– И еще ты не пьянеешь! – ехидно заметила Ира.

– Как правило. Но, ребята! – развел руками Коля, оправдываясь. – Они пьют огненную самогонку, градусов семьдесят, называется почему-то кальвадос. Я принес бутылку хорошего французского вина, дамы сказали – кислятина. Что и требовалось. Я бутылку к себе подвинул и планировал цедить ее весь вечер. Мужики призывали меня, конечно, кальвадоса отпробовать. И некоторые! – не будем показывать пальцами на мою жену – давили мне на ногу под столом – выпей, мол.

– Я тебе давила на одну рюмку, – возмутилась Ирина, – в плане уважения к хозяевам. А ты сколько принял? Не пьянеет он!

– После третьей общее число значения не имеет, – с видом знатока изрек Игорь.

– Девочки! – обратилась к нам Ира, правильно ища у женской половины сочувствия и сострадания. – Возвращаюсь я после хоровода за стол и вижу, что мой Коля улыбается! Совершенно ненормально улыбается, как блаженный. Точно он в другом, райском, мире пребывает. И там, в раю, он на своей любимой рыбалке, поймал не золотую рыбку даже, а русалку волоокую, которая его загипнотизировала. Словом, я таким идиотом Колю никогда не видела. Глаза выкатил, губы до ушей растянул, только слюни изо рта не текут. Коля, говорю, немедленно идем домой! Идем, говорит, а сам подняться не может. Приподнимется – и падает обратно на лавку. Я своим телом его загораживаю и призываю взять себя в руки. Деревенские нам, конечно, помогли бы. Посадили бы Колю в садовую тачку и с ветерком доставили бы к дому. Так после пьянок катают дядю Мишу, «на такси» называется. Но дяде Мише сто лет в обед, и после «такси» соседи полгода насмехаются. Допустить, чтобы пошел смешок – «московского Колю на такси отвозили», – я не могла. Наклонилась к Колиному уху и прошипела, что уже тачку готовят. Подействовало. Поднялся, устоял и еще на посошок потребовал. Кое-как мы добрались до калитки за огородом. Я решила идти не по главной улице, а задами, потому что нельзя было исключить варианта, что Коле придется передвигаться на четвереньках, а мне его погонять хворостиной, как барана. До четверенек дело не дошло, я изобрела способ стимуляции движения накальвадосенного мужика, способ чисто женский, мотайте, девочки, на ус. Пятилась спиной, сделаю десяток шажков и протягиваю Коле руки: «Иди ко мне, дорогой! Топ-топ, тихонько шагай, шагай. Не отводи от меня глаза, не смотри в сторону! Представь, что русалка – это я». Только он приблизится, отскакиваю и снова руки протягиваю, зову ласково. Коля по-прежнему улыбался придурочно, но смотрел на меня с надеждой, словно держался взглядом за мое лицо. Дорога, как вы понимаете, не асфальт, и на каждой колдобине Колю шатало отчаянно. «Не падать, а то – такси, – грозила я. – Стой ровно, то есть не стой, а иди. Ко мне, милый, ко мне!» Девочки, если бы он упал, то потребовалось бы пять мужиков, чтобы его поднять и на тачку водрузить. И тачка бы ломалась! Кое-как мы доковыляли до своего участка. Я вздохнула облегченно и ласковые слова отбросила, сказала все, что он заслуживает, и велела идти в летний душ – трезветь. Вы думаете, на этом все закончилось? Если бы! Действие второе, герои те же. Наш летний душ, как вы помните, представляет собой дощатую будку, на крыше которой стоит бочка с водой. Коля в будку вполз, а потом на моих глазах началось странное землетрясение. Душ стал раскачиваться: то на один бок кренился, то на другой, то на третий. Я не сразу сообразила, что это Коля раздевается, джинсы снимает, и его мотает из стороны в сторону. Да и черт с тобой, думаю. А потом пронзило: сейчас домик сложится, и Колю сверху припечатают двести литров воды. «Стой! – кричу. – Не двигайся! Выходи!» И при этом бегаю вокруг душа. Этот алкоголик, – ткнула Ирина пальцем в мужа, – штанов снять не мог, но на щеколду закрылся. Дверь открыть у меня не получалось, и он не помогал, только мычал что-то и валился на стенки. Девочки, я вам передать не могу, каким богам молилась, пока бегала в сарай за топором, какие картины мысленно рисовала. Хрястнула топором по двери, распахиваю, а он лежит, голубчик, спит. Майка на голову натянута, до конца снять не сумел, штанины в коленях запутались. Ох, зло меня взяло! Подмывало и Колю топором приложить за мои страдания.

– Это еще не все, не все, – перебил общий смех Коля. – Она ведь воду включила! Ребята, я просыпаюсь: мокро, холодно и темно. Где я? На голове мешок, руки-ноги связаны. Пытают? Украли и пытают? Сколько выкупа потребуют? Кто, когда, за что? Ничего не помню.

* * *

Я не делилась вслух с мужем воспоминаниями о том холодном Первомае и веселом разговоре за столом. Но совершенно определенно воспоминания Андрея были сходны с моими. Мы как два дерева, ель и дуб, скажем. Породы деревьев разные, но росли они на пригорке рядом, поэтому все внешние события у них были общими, как и воспоминания о временах, когда молоденькими гнулись и ломались под порывами ветра, а кора на тонких стволах была еще нежной и ранимой.

Слова Андрея показались мне вполне логичными:

– Надо позвонить Сереге Попову, давно не виделись.

История с Сергеем тоже на тему автопилота, но случилась она не в столь отдаленные времена, сотовые телефоны уже появились.

Но сначала несколько слов для ясности картины и расстановки сил, то есть снова о моих отношениях со свекровью.

Муж на автопилоте (продолжение)

Банальное, хотя и справедливое утверждение, что жизнь походит на раскраску зебры – чередование темных и светлых полос, не каждого хотя бы в старости приводит к мысли, что, зайдя на светлую полосу, надо ходить по кругу, а не торопиться в темную часть. «Полосатость» наших отношений с Марией Алексеевной наличествовала долго, четверть века, наверное. То мы со свекровью душа в душу, то затаились, переваривая обиды и претензии. Свекровь изрядно попила моей крови, но и хорошего сделала немало. О старой крови горевать нелепо, а хорошее не забывается.

Один пример. Как говорит наша внучка: «Я тебе, бабушка, приведу пример для примера».

Мы жили в Мытищах, в родовом гнезде Андрея, оно же двухкомнатная квартира в хрущевской пятиэтажке. Конец ноября, снега не было, но ударил мороз. Трехлетний сын сидит на подоконнике и подсчитывает:

– Дядя упал, а теперь тетя, снова дядя и тетя.

– Это, сыночек, гололед… – начинаю я пояснение климатических явлений.

– Гололедица! – перебивает Мария Алексеевна.

Объясняет разницу между «гололедом» и «гололедицей». Мама, то есть я, опять неграмотной оказывается.

Потешив свое филологическое эго, Мария Алексеевна обращается ко мне:

– Андрей пошел на работу в туфлях на тонкой кожаной подошве, они очень скользкие. Надо бы пойти его встретить на станцию с ботинками, чтобы переобулся.

«Кому надо бы?» – спрашиваю мысленно, вслух ничего не говорю, только пожимаю плечами.

– Упадет, ногу сломает, – гнет свое Мария Алексеевна, – или плечо вывихнет. Сегодня вечером будет праздник травматологов.

Никак не реагирую, свекровь идет в прихожую и начинает одеваться. Тут я соображаю: выйти сейчас на улицу славно. Альтернатива – заканчивать приготовление ужина в маленькой тесной кухне. И хотя мне самой не терпится вырваться на волю, я делаю вид, что оказываю любезность. Забираю у свекрови пакет, в который она положила зимние ботинки мужа, надеваю куртку, выхожу.