Читать книгу "Праздник подсолнухов - Иори Фудзивара"

Гоген покинул Арль. В мае следующего, восемьдесят девятого года Ван Гог по собственному желанию был помещен в психиатрическую больницу в Сан-Реми, пригороде Арля. А еще через год, в мае девяностого, переехал в Овер. Здесь он познакомился со знаменитым доктором Гаше. В июле того же года художник умер. После нескольких неудачных попыток он все же покончил с собой.

— Краткое описание жизни Ван Гога? — спросила Мари.

— Ну, если жизнь вообще можно кратко описать…

— Кстати, я слышала, что при жизни ему удалось продать лишь одну картину. Это правда?

— Таково общепринятое мнение. Причем купила ее старшая сестра его друга. Тем не менее есть гипотеза, что это не так и при жизни он продал две картины. Что касается даты знаменитого инцидента с ухом, здесь тоже нет единого мнения: большинство источников утверждают, что это случилось двадцать третьего декабря, но есть и те, кто говорит, что трагедия разыгралась двадцать четвертого, в сочельник. То есть все вроде бы известно — и в то же время остается много неясностей.

— Ну а когда Ван Гога «открыли»?

— Уже в двадцатом веке. Его картины начали выставлять на разных художественных выставках, постепенно его имя становилось популярным. Сборник писем, который ты держишь в руках, собрала и систематизировала Иоханна, жена младшего брата, включив в него даже недатированные письма; в Голландии этот сборник впервые увидел свет только в тысяча девятьсот четырнадцатом году. Это свидетельство того, что в те годы Ван Гог уже был признанным художником.

— Хм… А ты много знаешь.

— Я лишь повторяю то, что слышал от Эйко.

Мари внимательно посмотрела на меня. Ее взор лучился безмятежным светом. Я отвел взгляд, словно пытаясь увернуться от этих глаз. Я прекрасно помню все, о чем рассказывала мне Эйко. Каждую деталь. Прочитанное в книгах и озвученное ее голосом прочно застревало в моей памяти. Да, было время…

Я снова взглянул на Мари:

— А вот тебе еще одна история. Доктора, лечившего ухо Ван Гога в Арле, звали Феликс Рей, и он получил в подарок от пациента собственный портрет. Доктору Рею картина понравилась. Во всяком случае, так следует из писем Ван Гога. Между тем, говорят, сам доктор долгие годы использовал портрет как заслонку пролома в своем курятнике.

Девушка с легкой улыбкой кивнула на дверь:

— Вроде этого одеяла?

— Да, вроде этого одеяла. Кстати, говорят, в Японии о Ван Гоге узнали довольно рано. Еще до тысяча девятьсот десятого года, когда был издан этот сборник писем. Первое упоминание о художнике мы встречаем у Огая Мори.[41]В девятнадцатом году на выставке, организованной группой «Сиракаба»,[42]были показаны «Подсолнухи».

— «Подсолнухи»? Они имеют отношение к «Подсолнухам», упомянутым в пометках на полях этой книги?

— Можно сказать, имеют, а можно сказать, и нет. Ван Гог написал двенадцать «Подсолнухов». Во всяком случае, так принято считать. Пять из них были созданы в течение двух лет, проведенных с младшим братом Тео, еще до поездки в Арль. Почти все они меньше арльских по размеру. Таким образом, в Арле было написано семь «Подсолнухов». Та картина, о которой я упомянул в связи с выставкой в Японии в девятнадцатом году, была из их числа и принадлежала предпринимателю Кояте Ямамото.[43]Во Вторую мировую войну она сгорела при бомбежке вместе с особняком.

Мари задумчиво кивала.

— Судьба другой картины тебе, наверное, известна.

— Те «Подсолнухи» купила какая-то наша страховая компания, кажется «Ясуда Касаи».

Я кивнул:

— Картина была куплена на аукционе в Лондоне за рекордную на тот момент сумму. С учетом комиссии по тогдашнему курсу она обошлась почти в шесть миллиардов иен.

Я хорошо помнил эту историю. Шел восемьдесят седьмой год, до смерти Эйко оставалось два года. Был апрель. Как-то вечером, просматривая газету, Эйко пришла в необычайное возбуждение. Накануне лондонского аукциона «Кристи» прошли предаукционные показы для коллекционеров и арт-дилеров в Токио, Нью-Йорке и Цюрихе. В Токио показ состоялся в феврале на Гиндзе, там-то Эйко и видела те самые «Подсолнухи». Несмотря на то, что, по ее мнению, серия «Подсолнухов» была не лучшей у Ван Гога, их покупка являла собой воистину замечательный поступок. Эйко искренне возмутили последовавшие за этим претензии со стороны министерства финансов в отношении «Ясуда Касаи» и многочисленные обличительные статьи. Помню, как она восклицала: «Министерству финансов есть дело только до международных финансовых трений. А для японских СМИ, судя по тому, как они муссируют тему траты национальной валюты на знаменитые полотна, искусство сродни земельным участкам или брендовым товарам. Им даже в голову не приходит мысль о безусловной ценности картины. Что ж, вовлеченность искусства в экономику — это знак нашей эпохи. И все же искусство ни в коей мере не должно становиться рабом материи. Ведь у картины всего одна жизнь. Заменить ее другой невозможно!»

Послышался голос Мари:

— Ну а где другие «Подсолнухи»?

— Все пять картин, написанных в Париже, находятся в собственности западных музеев. Если из семи работ арльского периода исключить ту, что сгорела, и ту, что принадлежит «Ясуда Касаи», останется пять, четыре из которых также хранятся в западных музеях, где и останутся навечно. Почти все они тридцатого размера. Есть лишь одна картина двадцатого размера, она находится в частной европейской коллекции. Кажется, владелец говорил, что ни за что с ней не расстанется.

Мари указала на пометки шариковой ручкой на полях книги:

— Что же тогда означают эти «восьмые арльские „Подсолнухи“»?

— Эйко носилась с идеей, что Ван Гог мог написать еще одни «Подсолнухи».

Шла осень восемьдесят седьмого года. Именно в тот год «Подсолнухи» после многолетнего перерыва повторно прибыли в Японию.

Помню ледяной ветер, рвавшийся в окно. И еще помню, как Эйко подробно излагала все детали обуревавшей ее фантазии. В тот вечер она впервые по-настоящему поделилась со мной своей идеей. Было примерно одиннадцать вечера, мы только что закончили поздний ужин. После шести лет, которые она прослужила научным сотрудником, ее наконец собирались сделать штатным работником музея. Я в тот год начал самостоятельный бизнес. Оба были завалены работой. В тот период нас редко можно было застать в квартире на восьмом этаже небоскреба «Митака» раньше полуночи. Дни пролетали, словно минуты.