Читать книгу "Скинхед - Наталья Нечаева"

Ваня аж захлебывается от такой замечательной картины и тут же еще раз клянется, что, пока отец не вернулся, ни мать, ни сестру он в обиду не даст. И если Роман поднимет на них руку еще раз, то он его точно убьет!

* * *

Позвонила жена и предупредила:

— Не задерживайся, помнишь, сегодня к нам дети придут.

Из всех «детей» — дочери, зятя и внука — Зорькин рад был только десятилетнему Сашке. Соскучился. Отношения с дочерью у Зорькина держались прохладные, с зятем и таких-то не существовало. Танька выскочила замуж рано, в восемнадцать лет, за своего школьного учителя, конечно же при полном несогласии Зорькина. Но и не выходить было нельзя — в ее животе уже брыкался Сашка. То есть на всем том, о чем мечталось Петру Максимовичу для единственной дочери — учеба, карьера, семейное благополучие, — пришлось нарисовать жирный крест. Кто виноват? Конечно, зять! Совратил ученицу, мало того что старше на десять лет, так еще и нищий! Какая зарплата у учителя истории?

Чуть позже, правда, зять реабилитировался: и институт Татьяна окончила, и сам он из школы ушел, создав и раскрутив реставрационную фирму. Но трещина в отношениях между семьями так и не затянулась. Встречались редко, только по дням рождения или другим семейным датам, и по внуку Зорькин очень скучал. А теперь вот Сашку отправляли учиться в Лондон, в какую-то престижную школу. Послезавтра внук уезжает, поэтому сегодня вроде как проводы. Супруга с утра колготилась на кухне, стряпая любимые Шуркины эклеры.

По пути домой, выполняя наказ жены, Зорькин заскочил на Торжковский рынок за фруктами. Ему как раз взвешивали медовые нарядные груши, когда сзади послышались какой-то шум, женский крик «скотина» забористый басистый мат и треск ломающегося дерева. Обернувшись, Петр Максимович увидел под ногами в проходе яркую россыпь яблок, мандаринов, слив, винограда. Часть фруктов оказалась уже втоптана в бетонный пол, практически размазана. Покатый прилавок, на котором все это великолепие теснилось минуту назад, валялся рядом, разломанный на две части.

— Что случилось? — недоуменно поинтересовался следователь у продавщицы, которая завешивала груши.

— Не видите, что ли? — Она кивнула головой в глубь прохода, по которому удалялись трое крепких парней. Зорькин мгновенно отметил одинаковые высокие ботинки с заправленными внутрь брюками, короткие черные куртки и бритые, посверкивающие под лампами дневного света затылки. — Бандюги эти опять развлекаются! Каждый день одно и то же! Пройдут по ряду, потом убытку на пару тысяч!

— А милиция что? Есть же на рынке охрана?

— Охрана есть, толку нет. Они сами их боятся. Мне на прошлой неделе почти три штуки выкладывать пришлось! Как раз клубнику привезли, так они ее по полу просто растерли!

— Странно, — почесал лоб Зорькин. — К вам-то они что пристают, вы же — русская.

— А хозяин-то азербайджанец! Вот они нас и учат, чтоб мы на инородцев не работали. А как не работать? Детей кормить надо!

Домой Петр Максимович пришел мрачнее тучи, даже с любимым внуком общался чуть ли не через силу, хорошо, никто из домашних на него особого внимания не обращал, нашлись дела поважнее.

— Ну что, Шурик, бросаешь Родину, — печально пошутил Зорькин, обнимая внука, — уезжаешь в Англию.

— Папа говорит, там образование лучше, — серьезно доложил Саша. — А сейчас без образования никуда.

— Конечно, там лучше, — кивнул Зорькин. — Там учителя свою профессию не бросают, в бизнес не уходят.

— Папа, перестань, — попросила дочь. — Сколько можно?

— А чего мне переставать? — удивился глава семьи. — Зачем пацана от дома отрывать? Частных школ, если деньги девать некуда, и у нас полно!

— Да не в школе дело, папа, — махнула рукой дочь. — Страшно у нас жить стало. Боюсь я за него. Смугленький он у нас, чернявый, и фамилия, сам знаешь, не Иванов.

— Это да, — хмыкнул Петр Максимович. — И даже не Зорькин. А мог бы и деда фамилию носить.

— Моя фамилия ничуть не хуже вашей, — спокойно сказал зять. — Гехтманы при Петре тут обосновались. А потом, на наших улицах давным-давно бьют не по фамилии, как вы знаете…

— Жалко Шурика-то, — вступилась жена. — Как он там один? Маленький еще. Может, через годик бы, через два…

— Через год-два поздно будет, — пояснил зять, — у него уже и так от нашего образования мозги набекрень. Чем дольше живу, тем больше соглашаюсь с Марией Кюри, что детей лучше сразу топить, чем отдавать в современные школы.

— А что же вы, Валерий, там не остались, чтоб изнутри систему образования подрихтовать? — ехидно воззрился на зятя Зорькин. — На большие деньги потянуло? И как, помогает? Сына приходится за границу отправлять.

— Это запрещенный прием, Петр Максимович, — нахмурился зять. — Вы же знаете, почему я ушел.

Конечно, Зорькин знал, правда, никогда не относился к доводам зятя серьезно, считая их гнилой либеральной блажью. И вдруг…

Что сказала дочь? Его внук смуглый и черноволосый — и что? Зорькин и сам, пока не поседел, был как цыган из табора, даром что чисто русский.

— Таня, что ты такое говоришь? — подался вперед он. — Сашку кто-то обижает?

— Как сказать, — пожала плечами дочь. — В школе уже пару раз старшеклассники жиденышем назвали, предложили в Израиль сматываться.

— П-почему в Израиль? — глупо заикаясь, спросил Зорькин. — Он же не…

— Кто там разбирается, пап? — отмахнулась Татьяна. — Это же как чума, в городе что ни день либо драка, либо убийство. А Сашкин лицей не на Луне находится.

— Папа-то это самое дело расследует, — похвасталась жена. — Ну, убийство девочки.

— Зачем ты? — укорил ее Зорькин, но две пары внимательных глаз — дочери и зятя — уже вопросительно уставились на него. Хорошо, внук увлеченно болтал по мобильнику и ничего не слышал.

— И как? — наконец, спросил зять. — Кто убийцы? Скинхеды? Подростки? Лет шестнадцати-семнадцати?

— Точно, — кивнул Зорькин. — Откуда такая проницательность?

— Вы, Петр Максимович, наверное, и не помните тот наш спор, после которого мы больше года не разговаривали? — Зять взглянул на него серьезно и грустно. — А я вас еще тогда предупреждал, что лет через пять—семь в стране вырастет поколение фашистов. Вы мне тогда за эти слова в лицо компот плеснули, точно как Жириновский Немцову.

Зорькин вспомнил. И тот страшный, чуть ли не до мордобоя, спор, и крики жены с дочерью, пытавшихся растащить сцепившихся мужчин, и плач перепуганного внука, и тот самый вишневый компот, выплеснутый в лицо зятю от бессильной злости. Так ясно вспомнил, будто это случилось вчера.

Именно тогда зять сообщил о своем решении уйти из школы. И сказал он… Зорькин даже испариной покрылся. Да, именно так и сказал, что не хочет участвовать в реабилитации фашизма на государственном уровне…

Зять приводил примеры из новых школьных учебников, в которых Советский Союз, победивший во Второй мировой, называли агрессором и ставили знак равенства между Сталиным и Гитлером.