Читать книгу "Жесткий контакт - Михаил Зайцев"

Он умер легко и быстро. Без боли,а главное, самое главное – не успев сообразить, что умирает. Всем бы нам такую смерть.

Когда его обнаружат, врачи констатируют остановку сердца вследствие естественных причин, а патологоанатом не найдет на мертвом теле ни ссадин, ни синяков, ни кровоподтеков. Я умею убивать.

Я спрятал рукопись в «дипломат», перешагнул через труп, скрипнула, открываясь, и щелкнула, захлопываясь за моей спиной, дверь квартиры мертвого викинга. Как и утром, за соседними дверями тишина.

В лифте я спускался вместе с маленькой девочкой и ее молодой мамой. Девчушка, раскрыв рот, смотрела в упор на дядю летчика, а ее мама посматривала на авиатора с палочкой не без кокетства...

На месте Витаса я бы послал все к черту и устроился работать швейцаром. Дверцу машины Витас открыл, как всегда, вовремя. Так, что не пришлось спешить к загодя распахнутой дверце, привлекая к себе лишнее внимание прохожих, и не так, чтобы притормаживать, ожидая, когда дверь наконец-то откроется.

Фенечка ознаменовала мое возвращение громким писком. Проснулась, девочка, распустила хвостик, выгнула спинку. Ба! Да ты, маленькая, оказывается, кошечка не беспородная. Где ж были раньше мои глаза? Фенечка, ты у нас, оказывается, породы «норвежская лесная». Хвостик пушистый-распушистый. Твой хвостик, малышка, норвежцы называют волшебным, сказки про тебя сочиняют, в легендах твою породу увековечили. Как же ты, норвежская лесная, угодила в картонную коробку под почтовыми ящиками? Об этом я никогда не узнаю. Будем считать, что тебя, киса, ниспослал мне одноглазый Один, бог викингов, творец рун. И послана ты неспроста, ох неспроста! Нам, носителям смерти, периодически надо кого-то спасать, хотя бы котят, кого-то любить, хотя бы животных.

Стараюсь забыть викинга Лешу, стараюсь жить текущим мгновением. Мне трудно, но я стараюсь. Беру Фенечку на колени, велю Витасу рулить на Петроградскую. Витас несколько озадачен. Ожидаючи меня, он, наверное, попутно ожидал и моего приказа о ликвидации викинга. Я вернулся, а приказа не последовало. Почему – Витас, не иначе, догадался и недоумевает. Конечно, я сработал грязно и на скорую руку. Полно свидетелей, которые вспомнят и нашу «Волгу», и хромого летчика. Если свидетелей кто-то будет искать и опрашивать. Скорее всего, не будут, но всегда полезно исходить из худшего. Я все понимаю, однако не по чину мне обращать внимание на многозначительные, вопросительно-тревожные взгляды деликатного Витаса и объясняться с ним, откровенничать.

Из Купчино до Петроградской добираемся быстрее, чем утром наоборот. Заранее вынимаю из «дипломата» часть первую пресловутой рукописи. Сворачиваю листки трубочкой, понесу их в руке, а «дипломат» суну под мышку. Автомобиль, сбросив скорость, проезжает мимо дома Музы Михайловны, сворачивает за угол и паркуется на прежнем месте.

Прошу Витаса назвать номер его мобильника, запоминаю цифры и покидаю машину, на прощание чмокнув Фенечку в мокрый носик. Кстати, носик у котенка подозрительно сопит, надо бы позаботиться о здоровье рыжей, сделать ей прививки, помыть, почистить и все такое.

Код парадной помню. Пустую картонную коробку «из-под котенка» убрали дворники. В углу, возле почтовых ящиков, влажно блестит чистый пол. Вряд ли Фенечка родилась в подвале, кошка-то породистая. Поднимаюсь на четвертый этаж и стараюсь думать о загадке рождения котенка. Чтоб не думать о возможном отце девочки, соседствующей с Музой Михайловной. Не получается. Сам того не желая, занимаюсь арифметикой, подсчитываю месяцы и годы. Нимфетка никак не может быть дочерью брата. Родись девочка спустя девять месяцев после гибели брата, она бы уже миновала тинейджерский возраст.

Муза Михайловна распахнула дверь, едва я коснулся кнопки звонка. Как будто дежурила под дверью. Выслушиваю ожидаемые вопросы бабушки, выдаю заготовленные ответы. Бок о бок со старушкой прохожу в писательский кабинет. Часть письменного стола застлана скатеркой, поверх белоснежной ткани разложены вилки, ложки, расставлены тарелки. Спорить с Музой Михайловной бесполезно, она собирается меня накормить, и она меня накормит. Пустые щи и гречневая каша преют в кастрюльках в соседней комнате, накрытые подушкой. Терпеть не могу щи да кашу. Обожаю мясо с кровью, салат из спаржи и свежие устрицы, чтоб пищали, когда их спрыскивают лимонным соком. Но устрицами следует лакомиться в те месяцы, в названия которых (и в русском, и в английском языках) затесалась буква «р». Однако будь сейчас студеный январь за окном или разноцветный апрель, все равно устриц от Музы Михайловны не дождешься. И мясо на плите постсоветской пенсионерки, думаю, благоухает крайне редко. Думаю про всякую чушь. Забиваю голову амортизаторами посторонних мыслей, чтоб мой голос не дрогнул предательски, чтоб вопрос о соседской девочке не прозвучал фальшиво, не насторожил чуткую к интонациям учительницу словесности на пенсии.

«Да, между прочим, Муза Михайловна, – трясу трубочкой рукописи, зажатой в кулаке, – я, как взял у Николая сочинение брата, полистал в метро и наткнулся на описание этого кабинета. И вас автор задействовал как персонаж в романе, правда-правда! Вы очень узнаваемы в образе школьного завуча. А еще у брата фигурирует какая-то девчонка. Подросток. Знаете, как сейчас говорят – «тинейджер». Она вроде бы соседка героини-завуча... « Муза Михайловна всплеснула руками: «Это Светочка! Солнышко мое, дивный ребенок! Они с мамой живут рядом. Я Светланочку вот с таких пор, с пеленок, и маму ее, тоже Свету, кажется что всю жизнь знаю. Я квартиру специально приватизировала, чтобы Светочке завещать. Они мне как родственники, дивные люди!» Охотно верю бабушке – люди они «дивные», ее соседи, и предполагаю вслух, что пропавший братишка где-то, как-то, на лестничной клетке, случайно познакомился с младшей из Светлан, со Светочкой-солнышком. И вопрошаю, глядя в выцветшие, слезящиеся глаза старушки: «А нельзя ли мне... гм-м... поговорить с девочкой Светой?.. Все же если брат с ней общался... быть может... гм-м... и она ... что-либо о нем знает случайно... В общем, вы понимаете?..» Муза Михайловна выясняет у меня, который сегодня день недели и который сейчас час. Ориентирую старушку во времени и узнаю, что соседская девочка в настоящий момент находится, скорее всего, на тренировке. Светочка кандидат в мастера спорта. Художественная гимнастика, о чем бабушка Муза сообщает не без гордости. А мама девочки на работе. Мама работает сутки через трое, с шести до шести, сестрой милосердия. (Муза Михайловна так и сказала: «сестрой милосердия», презрев обиходное «медсестра».) Мне предложено обождать возвращения юной спортсменки в кабинете писателя. И поспать на диване после обеда, ведь я устал и перенервничал. Я бледненький и бедненький. А Светочка вернется к девяти вечера, и Муза Михайловна напишет ей записку, чтоб сразу зашла, и сунет записку под соседскую дверь. Я соглашаюсь, оговорившись – дескать, постель мне, мученику, стелить не надо, ежели будет позволено, я так подремлю, ладно? И Муза Михайловна, довольная, почти счастливая, торопится за супом.

А потом я ел суп, нахваливал гречневую кашу, хлебал неизбежный чай и помогал убирать со стола. Я действительно устал, устал лицедействовать. Милейшая Муза Михайловна разрешила покурить перед сном, но только чтоб с открытой форточкой. Я вздохнул с облегчением, оставшись в одиночестве, еще раз быстренько обнюхал, обследовал кабинет, залез в оставленный объектом чемодан, перебирал его ношеные вещи и ничего полезного для розыскного дела, разумеется, не нашел. Достал из «дипломата» свой собственный мобильный телефон, связался с Витасом. Разговаривал я шепотом, передвигался на цыпочках и поминал добрым словом тугоухость Музы Михайловны. Витас получил задание срочно сопроводить Фенечку к ветеринару, вакцинировать, легализовать рыжую соответствующим документом, затем заехать на рынок, купить и накормить кошечку парной телятиной досыта. Витасу предписывается вернуться в исходную точку вместе с довольным жизнью котенком к 21.00. Отбой.