Читать книгу "Через не хочу - Елена Колина"

Капитан посмотрел на Алену с выражением «а по-моему, такая».

— Что я должна делать?

— Все. Как в анекдоте: «Девушка, что вы делаете сегодня вечером?» — «Все». Да не смотри ты на меня как на врага…

Алена смотрела на Капитана как на врага… А в разговоре с врагом мы думаем о себе и только о себе. Напряженно думаем, что нам делать, как нам не проиграть, как переиграть врага, но наш враг — он ведь тоже думает, а вот это мы, как правило, опускаем. Если бы Алена не была так поглощена своими чувствами — она должна защитить отца, найти способ покончить с этим и отомстить, — она бы заметила, что Капитан был крайне удивлен, увидев ее снова.

Он был удивлен, что она вернулась, и даже отчасти испуган. Девчонка не выглядела покорной жертвой, она и сейчас выглядела так, что каждому было ясно — она из мира привилегий, ей ни с чем не нужно бороться, перед ней нет препятствий. Почему она вернулась?..

Он просто решил ее попугать. На самом деле у него ничего на нее не было. Она ведь сама сказала: фотографии несовершеннолетней — сомнительная вещь. Девчонка не дура, ох не дура… Почему она вернулась?

Но раз уж вернулась…

— Неприятных клиентов у тебя не будет, это я тебе обещаю. Деньги можешь забирать сразу, а можешь оставлять пока у меня, забрать, скажем, через полгода, набежит большая сумма… Что? Ты должна быть дома не позже девяти?.. Киска моя детсадовская… Теперь самое главное.

Если бы Капитан узнал, почему Алена вернулась, он бы уверился в этом своем «такая дура», и многие, почти все, согласились бы с ним. Логика — а Алена обдумывала свое решение с абсолютно холодным носом, стараясь отключить себя от эмоций, — логика была за то, чтобы признаться отцу и попросить о помощи. Но ее решение было против всякой логики, абсолютно безумное, и сама Алена, сознавая, насколько оно безумное, даже отчасти стыдилась своей сентиментальности.

Принять решение оказалось проще, чем выслушать «самое главное». Алена, что было при ее красоте и положении понятно и простительно, была искренне убеждена, что ничего плохого с ней не случится, что на самом краю придет спасение, что она — неприкасаемая. Совсем как глупый чиновник у Салтыкова-Щедрина, который считал, что волки в лесу не тронут, не посмеют тронуть его, человека в мундире… Что с ним произошло, его сожрали? Конечно, сожрали… Самое главное было — от нее требуется быть девственницей, ее будут продавать как девственницу.

«Все не так», — подумала Алена. Это было первое горестное знание в ее жизни, первое и очень глобальное — все не так. Отец — не Главный и Сильный, она не неприкасаемая, любовь на самом деле подстава, цена некоторых вещей не сразу ясна, и иногда приходится заплатить больше, чем собирался, и в самой трудной ситуации человек всегда один. Отнеслась Алена к этому новому для себя знанию философски и с долей азарта, взглянула на Капитана, как боксер в нокауте, который, утирая кровь, поблескивает глазами: сегодня я побит, но завтра будет завтра, и мы еще посмотрим, кто кого!.. Ну, а следующая мысль Алены была: «Хорошо, что успела передать письма в защиту Мишеньки».

…В квартире на Боровой Алена побывала еще один раз, на прощание. Принесла книги, а новые не взяла, мрачно пошутила: «От правозащитной деятельности мне придется отказаться, меня бы саму кто-нибудь защитил…» В ответ хозяин квартиры предложил ей помощь правозащитников… а может быть, ей нужен обычный юрист или врач, к примеру, гинеколог? Жизнь приучила его реагировать на слова как на всего лишь слова, а понимать по другим признакам — дрожащие губы, неожиданный жест расскажут больше, чем слова. Эта девочка-красавица упоенно кокетничала, смотрела «в угол, на нос, на предмет», надувала губки, хлопала ресницами и ненароком подставляла взгляду пышную грудь — вылитая Мэрилин Монро, но в девочкиных глазах застыла слишком уж взрослая горечь, пожалуй, даже для настоящей Мэрилин слишком взрослая.

ДНЕВНИК ТАНИ

22 декабря

Пусть на моей могиле напишут: «Она ненавидела математику». Стоило бы ненадолго умереть, чтобы разжалобить, устыдить и поставить на место этих эгоистичных, жестоких, равнодушных к моим страданиям тиранов. Шутка.

А может быть, и не шутка.

Оказывается, человек за очень короткое время может дойти до состояния полной униженности.

Я вздрагиваю, когда ко мне обращаются учителя. Мне кажется, что каждый может в меня бросить камень. Я начала горбиться, и волосы у меня лезут так сильно, что на расческе остается целая прическа. Я не сочиняю больше сценарий, потому что мне кажется, что я вообще не могу сделать ничего стоящего. Я даже почти не пишу Дневник. Это творческий кризис.

Из-за всего этого мне кажется, что я НЕ ТОЛЬКО ТУПАЯ, НО И НЕКРАСИВАЯ. ЖАЛКОЕ ЗРЕЛИЩЕ.

Человек в юности не может быть один, считать себя не таким, как все, отдельным. Человеку в 17 лет необходимо ощущать себя частью целого, принадлежать какой-то идее, компании. А если нет, это может плохо кончиться.

А если человек от природы не уверен в себе, то совсем плохо.

Может быть, мне начать верить в Бога? Я могла бы перед сном встать на колени на бархатную подушечку, распустив свои белокурые кудри, как прелестный ангелочек, и молиться: хоть бы меня выгнали из этой школы, выперли, вымели поганой метлой, возможно ли такое счастье?

28 декабря

Такое счастье возможно. Меня выгнали. Перед самым Новым годом!

Директриса сказала маме, что она может мной гордиться…

Не могу писать, плачу. Маму вызвали в школу, и мы вместе вошли в кабинет директора. Директриса сказала «забирайте документы», и у мамы сделалось такое жалкое лицо, как будто она вдруг оказалась перед всеми голой. Директриса сказала маме, что она может мной гордиться, что никому еще не удавалось так ловко втирать очки. Меня назвали махинатором и Остапом Бендером. Но это практически синонимы.

Это все мое невезение. Лева три дня не был в школе, уезжал на всесоюзную олимпиаду. Результатов еще нет, но Лева сказал «могло быть лучше». Но это ничего не означает. Лева пошел в дядю Илюшу. Дядя Илюша всегда на всякий случай ждет худшего. Папа считает, это еврейская черта.

Так у кого мне было списывать, пока его не было? Все открылось: и что я списываю, и вся моя система «списывание — выбегание в туалет». Также открылось, что я не понимаю, что списываю.

Мама дрожала. Губы дрожали, руки тряслись. Лучше бы она заплакала, но она никогда не плачет, она сухая и сильная, как ковыль. Говорит, что показывать на людях свои чувства — распущенность!

Директриса сказала «можно учиться и в обычной школе». Она не нарочно ударила маму по самому больному. Что мамина обычная дочь, тупица тряпочная, будет учиться в обычной школе.

— Девочка не виновата, что у нее нет способностей. Может быть, она проявит себя в чем-нибудь другом… Не ругайте ее, — напутствовала маму директриса (добрая, пожалела меня), и мы вышли из кабинета.