Читать книгу "sВОбоДА - Юрий Козлов"

После двух рюмок виски на голодный желудок ему стало тепло и уютно в кресле у стеклянного столика. Ему хотелось, чтобы метель не кончалась, но она определенно теряла силу. Сквозь белое полотно в окне медленно проступали мост через Москву-реку, шпиль гостиницы «Украина», празднично размеченные лампочками по случаю Дня защитника Отечества (бывшего Дня советской армии) дома на Кутузовском проспекте.

«Дойдем и до них. Куда нам спешить?» — ласково посмотрел на обжившуюся на стеклянном столике бутылку шеф. Она как будто собирала рассеянный по кабинету свет, растворяя его в жидком, радующем душу, но стремительно убывающем золоте.

Едва рука шефа требовательно обхватила горло бутылки, зазвонил телефон на рабочем столе. Звонок был громкий и непрерывный. Так бесцеремонно мог звонить только самый главный телефон.

Вергильев быстро поднялся, чтобы пропустить шефа к столу, но тот остался сидеть, старательно, по верхний ободок рюмок, разливая виски.

Звонок смолк.

«Президент!» — заглянула в кабинет дежурная по приемной.

«Не волнуйтесь, — приветливо улыбнулся ей шеф, любуясь точностью налива. — Это проверка связи. Да, принесите-ка нам… пару бутербродов и бутылку минеральной воды».

«Я могу заказать ужин в комнату отдыха», — предложила дежурная, внимательно, но без малейших эмоций глядя на шефа. Вергильев не сомневался, даже если бы она застала его голого, вставшего на руки посреди кабинета, это никак бы не отразилось на ее симпатичном, но, увы, уже немолодом лице. Сколько их, подумал Вергильев про обитателей кабинета, вкатывались сюда и отсюда выкатывались на ее памяти.

«Тогда одной бутылки нам не хватит, — засмеялся шеф. — Ограничимся бутербродами. Я давно понял, — повернулся к Вергильеву, — что подсохший вечерний бутерброд — шлагбаум на пути безудержного пьянства».

Дежурная вышла.

«Ничего, — махнул рукой шеф, — сильно захотят, найдут. Из-под земли достанут».

«Или закопают», — опустился в кресло Вергильев.

«Расслабься, — посоветовал шеф, — Сталин давно умер».

«Дело не в Сталине», — возразил Вергильев.

«Дело в тебе! — перебил шеф. — В таких как ты… — некоторое время он с удивлением и неудовольствием смотрел на Вергильева, как будто это тот навязал ему неприятный разговор. Или — словно шеф забыл, кто такой Вергильев, как он оказался в его кабинете? — Имя вам — легион. Вы считаете, что Россия вязнет в неопределенности, как лошадь в болоте, но не помогаете ей вылезти, а стоите на кочке и тупо смотрите. Ходите на службу, которую презираете. Изобретаете проекты, в которые не верите. Люди без мнения. Лишние детали бюрократической машины. Без вас, кстати, она бы работала лучше — примитивнее, но надежнее, а главное, понятнее для народа. Теперь о Сталине. Я помню твою записку, как мне отвечать на вопросы о генералиссимусе. Это раздвоение личности. Ты читаешь книги о преступлениях Сталина, и — одновременно — о его величии. При этом ты не до конца осуждаешь его преступления, но и не вполне уверен в его величии. Проблема в том, что и свидетельства его чудовищных преступлений, и доказательства неоспоримого его величия вызывают у тебя одинаковые, точнее, тупиковые чувства. Из них ничего не может произрасти, как из тех самых девяти зерен, о которых говорил Иисус Христос. В болоте увязла не лошадь, а то, что Ленин называл «говном нации» — служивая и прочая интеллигенция. До тех пор, пока она будет пребывать в маразматическом ступоре, все в России будет иметь одно-единственное измерение — денежное! Власть нелепа и ничтожна, потому что у нее нет другой единицы измерения стоящих перед страной проблем. Никто ничего ей не подсказывает, она предоставлена сама себе, а все, что в России предоставлено само себе, неизбежно и неостановимо начинает воровать. Власти не на кого опереться, кроме как на ребят, качающих нефть и газ, распиливающих бюджет и тупо складирующих бабло за границей. Тех самых „жуликов и воров“, о которых вопит народ».

Неужели, удивился Вергильев, самостоятельно штудировал вождя мирового пролетариата? Хотя, вряд ли. Мнение Ленина об интеллигенции в советское время как-то не афишировалось. А на излете СССР, когда шеф учился в институте инженеров водного транспорта в Костроме, диалектический материализм был изгнан, как нашкодивший хулиган, из всех учебных программ. Это случилось сразу после отмены шестой статьи советской Конституции о направляющей и руководящей роли КПСС. Тогда-то и всплыло, подумал Вергильев, кстати, вместе с новой — перестроечной — интеллигенцией, замечательное ленинское определение.

«Один древний арабский философ, — вспомнил Вергильев, — назвал нефть „испражнением дьявола“. Про газ молчу. Какой смысл менять одно говно на другое?»

«Смысл появится, — сказал шеф, — если вытащить из говна Сталина».

«Каким образом?» — мысль шефа показалась Вергильеву грубой, как шинельное сукно, но практичной, так сказать, долгоиграющей (в плане ношения шинели) мыслью. Когда закончатся кружева, туалетная бумага, прочие изысканные излишества и появится свирепая народная армия.

«Заткнуться о нем! — рявкнул шеф. — Забыть, как будто его никогда не было! Или — на худой конец — определить, как китайцы про Мао: на семьдесят процентов был прав, на тридцать — нет. Цифры могут варьироваться. Поэтому, — не дожидаясь подсохшего вечернего бутерброда, поднял рюмку (скользнул под шлагбаум) шеф, — в конечном итоге выиграет тот, кто составит правильную конфигурацию из трех источников, трех составных частей российской политики: революции, Сталина и денег… Пока они еще что-то значат», — добавил, задумчиво посмотрев в окно, где революционно, но безденежно неистовствовала метель, вероятно скрывая в белой плаценте образ Сталина.

«Допустим, — Вергильев, в принципе, не возражал поднять тост за каждый из названных шефом источников. — А что потом?»

«Суп с котом, — мрачно ответил шеф. Только неясно — кто кот?»

«Кто не рискует, — пожал плечами Вергильев, — не пьет…»

«Виски, — подсказал шеф. — И не варится в супе».

Осторожно постучав, дежурная внесла в кабинет поднос с бутербродами, стаканами и двумя тревожно позвякивающими бутылками минеральной воды. Бутылки были какие-то длинношеие и напоминали гусей. Вот только лететь с подноса им было некуда.

«Вернемся к теореме Пуанкаре, — продолжил шеф после того как дежурная вышла. — Точка отсчета — здесь и сейчас», — обвел глазами кабинет, фиксируя точку неведомого отсчета, остановившись на деликатно перемещенном на стеллаж (Вергильев не сомневался, что этой самой симпатичной немолодой дежурной) портрете президента.

Раньше портрет, по всей видимости, висел прямо над головой прежнего хозяина. Теперь шефу предстояло определить его новое место. Президент смотрел с портрета на них грустно и укоризненно, как бы опережающе скорбя о печальной судьбе болтунов, обсуждающих за бутылкой несбыточные планы. На бутылку виски президент не смотрел. Он был трезвенником и вел здоровый образ жизни.

«Чтобы двигаться дальше, я должен восстать против того, кто позволил мне добиться того, что я имею сегодня, — отвернулся от портрета шеф. — Но при этом я должен действовать так, чтобы он верил в то, что я и только я смогу собрать вокруг себя всех его врагов, перехватить, как громоотвод, молнии, которые мечет в него народ, заземлить их так, чтобы земля под его ногами превратилась в камень. А он строго встанет на него, как памятник. В этой игре он должен сначала низвергнуть меня, превратить в пыль, вывести за скобки… теоремы, а потом — опять же теоретически — позволить подняться, но уже в новом качестве. Единственно возможном качестве, — уточнил шеф, — ты понимаешь, в каком. То есть сначала я должен сгореть дотла, а потом возродиться, как птица-Феникс. Только это не факт. Во время игры он все время будет думать: а не кончить ли его, к чертовой матери? Ну и, естественно, окружение будет бубнить, пора-пора, совсем от рук отбился… Сожжение, таким образом, гарантировано, воскрешение нет».