Читать книгу "Духи дамы в черном - Гастон Леру"

— Он пришел почти сразу же после того, как вы ушли из башни, господин Сенклер. А револьвер выстрелил почти сразу после того, как он вошел в комнату. Не думайте, я ведь тоже испугался, побежал со всех ног. Господин Дарзак мне открыл. К счастью, никого не ранило.

— А госпожа Дарзак вернулась к себе тоже сразу после моего ухода?

— Сразу же. Услышала, как вошел господин Дарзак, и пошла за ним. Они ушли вместе.

— Господин Дарзак у себя в спальне?

— Да вот он!

Я обернулся и увидел Робера; несмотря на плохое освещение, я заметил, что он чудовищно бледен. Знаком он попросил меня подойти. Я повиновался, и он проговорил:

— Послушайте, Сенклер, Бернье, наверное, уже рассказал вам о происшествии. Думаю, о нем не следует говорить никому, если, конечно, вас не спросят. Другие, быть может, не слышали выстрела. Ни к чему пугать людей, верно? Да, кстати, у меня к вам просьба.

— Выкладывайте, друг мой, — ответил я. — Вы же знаете: я весь ваш. Располагайте мною, если я чем-то могу быть полезен.

— Благодарю. Речь идет лишь о том, чтобы уговорить Рультабийля идти спать. Когда он уйдет, жена успокоится и тоже ляжет. В отдыхе нуждаются все. Спокойствие, Сенклер, спокойствие! Всем нам требуются отдых и покой.

— Ладно, мой друг, можете на меня рассчитывать.

Чтобы подчеркнуть свою преданность, я крепко пожал ему руку, однако вместе с тем у меня осталось убеждение, что все они скрывают от нас нечто серьезное, очень серьезное.

Он ушел к себе, а я не мешкая отправился в гостиную Старого Боба за Рультабийлем, однако на пороге столкнулся с Дамой в черном и ее сыном, которые как раз выходили оттуда. Оба они были молчаливы и держались как-то непонятно: я ведь только что слышал их восторги и полагал, что увижу сына в материнских объятиях. Я молча застыл от удивления. Поспешность, с какою г-жа Дарзак стремилась в столь исключительных обстоятельствах расстаться с Рультабийлем, невероятно заинтриговала меня, а покорность, с какою Рультабийль подчинился, меня просто изумила. Матильда поцеловала моего друга в лоб и сказала: «До свидания, дитя мое» — столь бесцветным, печальным и в то же время торжественным тоном, словно прощалась, лежа на смертном одре. Рультабийль молча увлек меня вон из башни. Он дрожал как лист.

Дверь в Квадратную башню закрыла сама Дама в черном. Я был уверен, что там произошло нечто неслыханное. История с револьвером меня не удовлетворяла; Рультабийль, без сомнения, думал так же, если, конечно, его рассудок и сердце не помутились окончательно от того, что произошло между ним и Дамой в черном. А потом, с чего я взял, что Рультабийль думает не так же, как и я?

Едва мы вышли из Квадратной башни, как я схватил Рультабийля и подтолкнул его к парапету, соединяющему Квадратную и Круглую башни, под крышу Круглой башни. Репортер, послушный как ребенок, прошептал:

— Сенклер, я поклялся матери, что не буду видеть и слышать ничего, что произойдет этой ночью в Квадратной башне. Это мое первое обещание матери, Сенклер, но свое место в раю я уступаю ей. Я должен все видеть и слышать.

Мы стояли неподалеку от еще горевшего окна гостиной Старого Боба, которое выдавалось над морем. Окно это было открыто, благодаря чему мы и услышали так отчетливо выстрел и смертный крик, невзирая на толстые стены башни. С того места, где мы стояли, заглянуть в окно мы не могли; но как знать, может быть, мы услышим что-нибудь? Буря уже стихла, однако волны еще не улеглись и разбивались о скалы полуострова Геркулеса с яростью, делавшей невозможным приближение лодки к берегу. Мысль о лодке возникла у меня потому, что на какую-то секунду мне почудилось, будто во мраке появилась и исчезла тень лодки. Впрочем, что я! Скорее всего, это была игра моего воображения, которому везде мерещились зловещие тени, воображения, разыгравшегося гораздо сильнее, чем волны.

* * *

Мы простояли так минут пять в полной неподвижности, как вдруг из окна донесся вздох — тяжкий, протяжный, похожий на стон, на последний вздох агонии, — тихая жалоба, далекая, как уходящая жизнь, и близкая, как стоящая у порога смерть. На лбу у нас выступил пот. Потом — ничего, только беспрестанный рев моря… А затем окно внезапно погасло. Квадратная башня чернела в ночи. Мы с Рультабийлем, не сговариваясь, взялись за руки, как бы приказывая друг другу молчать и не двигаться. Там, в башне, кто-то умирал. Кто-то, кого от нас прятали. Почему? И кого? Кого же? Это не г-жа Дарзак, не г-н Дарзак, не папаша Бернье и, разумеется, не Старый Боб: это был кто-то, кто не должен находиться в башне.

Рискуя свалиться за парапет, вытянув шеи в сторону окна, через которое донесся этот последний вздох, мы слушали. Прошли четверть часа, показавшиеся нам вечностью. Рультабийль кивнул мне на освещенное окно своей комнаты. Я понял. Мне следовало погасить свет и вернуться. С тысячью предосторожностей я сделал это и через пять минут снова стоял рядом с Рультабийлем. Теперь двор Карла Смелого был темен, если не считать слабого отблеска у подножия Круглой башни, говорившего о том, что Старый Боб еще трудится в ее нижнем зале, да свечи, горевшей в Садовой башне, где дежурил Маттони. В сущности, если принять во внимание, где они находились, можно было прекрасно объяснить, почему ни Старый Боб, ни Маттони не слышали того, что произошло в Квадратной башне, равно как и криков Рультабийля, которые в стихающем урагане пронеслись у них над головами. Стены Садовой башни были толсты, а Старый Боб в буквальном смысле слова зарылся под землю.

Едва я проскользнул в угол между башней и парапетом, где все еще стоял настороже Рультабийль, как мы ясно услышали скрип дверных петель: кто-то осторожно отворял дверь Квадратной башни. Я довольно сильно выдвинулся вперед, однако Рультабийль оттеснил меня, а сам чуть-чуть высунул голову из-за угла. Он стоял согнувшись, и я, вопреки его наказу, выглянул поверх его головы. Вот что я увидел.

Сначала папаша Бернье, которого, несмотря на темноту, нетрудно было узнать, вышел из башни и бесшумно направился в сторону потерны. Посреди двора он остановился, поднял голову и посмотрел в сторону наших окон в Новом замке, затем вернулся к башне и сделал знак, который можно было истолковать как «все спокойно». Кому предназначался этот знак? Рультабийль высунулся еще дальше, но вдруг отпрянул назад и оттолкнул меня.

Когда мы снова осмелились выглянуть во двор, там уже никого не было. Потом папаша Бернье вернулся; сперва мы его не видели, но услышали его тихий разговор с Маттони. Потом из-под арки потерны донесся какой-то звук, и появился папаша Бернье; рядом с ним двигалась какая-то темная масса — мы узнали в ней двуколку, в которую был запряжен Тоби — пони Артура Ранса. По плотно сбитой земле двора Карла Смелого двуколка катилась почти неслышно, словно ехала по ковру. Да и Тоби вел себя тихо и смирно, как будто следовал наставлениям папаши Бернье. Дойдя до колодца, тот еще раз взглянул на наши окна, после чего, держа Тоби под уздцы, благополучно добрался до дверей Квадратной башни. Там он оставил двуколку и вошел внутрь. Следующие несколько минут показались нам, как говорится, вечностью, особенно для моего друга, который снова, непонятно почему, весь задрожал.