Читать книгу "1795 - Никлас Натт-о-Даг"

Кое-кто торопливо отошел в сторону — видно, сообразил, что слушают проповедь еретика. Сетон тоже повернулся, чтобы уйти, — и вдруг его пронзила мысль: этот странный проповедник обращается не к кому-то, а к нему и только к нему.

— А ты, брат, да-да, ты — подожди. Не спеши. Ты приходишь к нам не в первый раз. Я вижу тебя так же ясно, как видит тебя Он. И знай, не напрасно Он послал тебя к нам. Он протягивает тебе руку помощи. Меня зовут Ларс Свала. Хочешь ли ты следовать за нами?

Сетон сделал вид, что не понял. Отвернулся, хотел уйти, но проповедник встал перед ним и попытался поймать его взгляд.

— Мои глаза остры, брат. Господь дал мне силы видеть больше и яснее, чем другие. Иногда ты подходил довольно близко, и я видел твое лицо в свете факела. Твои чувства и страсти слишком велики, чтобы ты мог их скрыть, брат… сын мой. Я вижу твою боль, ее не скроешь, она горит, как маяк в ночи. Но тебе можно помочь. Само Провидение позаботилось, чтобы пути наши пересеклись.

Сетон сделал шаг в сторону и хотел было двинуться в другом направлении, но Ларс Свала опять заступил дорогу и торжествующе потряс руками, как человек, неожиданно получивший подтверждение смутной догадке.

— Вот видишь! Тебе все равно куда идти! Ты как осенний лист, гонимый капризным ветром!

Сетон прибавил шаг. Проповедник не стал его останавливать, но повысил голос:

— Слишком многие смотрят на жизнь, как на сон. Ничто не имеет значения — сон и есть сон. Но после смерти нас ждет вечность. А как мы проведем эту вечность, зависит от нашего выбора при жизни. Слишком много видел я умирающих, слишком часто на моих глазах в последние часы, а то и минуты жизни приходило понимание, а вслед за пониманием — раскаяние. Я ясно видел: их внутреннему взору уже открылась вечность, и осознали они, что стоят на пороге ада. Неужели ты хочешь стать одним из них?

Сетон остановился и обернулся. Хотел сказать что-то резкое и даже сказал, но, очевидно, лицо его выдало, потому что Ларс Свала улыбнулся. Глаза проповедника затуманились слезами — видно, от радости, что представилась возможность спасти еще одну душу для небесного царства.

6

Секта разместилась в куда более комфортабельном помещении, чем предполагал Сетон. Совсем рядом с каменной оградой Королевского сада. Чугунные, искусного литья калитки все еще открыты, за ними виднеются ярко-желтые стены оранжерей и высокие, выше человеческого роста, мастерски постриженные кусты самшита, образующие затейливые лабиринты. Чуть подальше, у Кошачьего моря — усадьба, к ней пристроен довольно вместительный молельный зал. Воскресенье. Как раз то время, когда колокола всех церквей призывают прихожан на воскресную службу. Под солнцем кресты и петухи на шпилях вспыхивают золотом, а звон колоколов, кажется, зарождается где-то там, в прозрачной голубизне неба.

А в усадьбе звенит всего один — негромкий, но звонкий и строптивый пастушеский колокольчик. Сектанты собираются по одному и группами. Кто-то оглядывается и пригибается, стесняется своего еретичества, другие, наоборот, выпрямились во весь рост и высокомерно посматривают по сторонам, будто гордятся своим презрением к отброшенному лжеучению. Пришло совсем немного, человек тридцать. В зале еще задержалась ночная прохлада, даже окна мгновенно запотели от дыхания. Все расселись полукругом перед скамьей, закрытой вышитым покрывалом, — нечто вроде алтаря. Сетон присел с самого края.

У стены — деревянная фигура Христа на фоне натянутой простыни. Распятие. Такого Спасителя Сетон никогда не видел. Фигура примерно в натуральную величину. Дерево обработано довольно грубо, то ли намеренно, то ли по неумению. Видны следы инструментов скульптора, но очень быстро становится понятно: тот, кто держал в руках резец и стамеску, черпал вдохновение не в мастерстве, а в вере. Ни одна деталь страданий Спасителя не ускользнула от его внутреннего взора. Лик, искаженный болью, бессильно упавшая голова, натянутые, как струны, сухожилия. Из-под тернового венца на лицо стекает кровь, а отверстие в груди тщательно вырезано по форме только что вынутого копья. Тело матово-желтоватого цвета, какой бывает у новопреставленных, зато ярко-красная, еще не успевшая свернуться кровь тревожно алеет в свете больших сальных свечей.

Закрыв глаза, в молитве склонился Ларс Свала. Он и пригласил Сетона на эту тайную службу. В зале очень тихо, настолько, насколько может быть тихо на собрании молчащих людей. Шуршание одежды, скрип скамеек — кто-то решил переменить положение. Как ни странно, все эти еле слышные звуки только подчеркивают тишину. Сетон исподтишка посмотрел на собравшихся. Самые разные люди: старые, молодые, мужчины, женщины. Нищие в рванье по соседству с вполне приличного вида буржуа. Ничего общего. Нет, общность есть; общность легко читается на их лицах.

Ларс закончил свою беззвучную молитву и открыл глаза. Несколько секунд молчал, потом ласково улыбнулся:

— Братья и сестры, в это воскресенье мы собрались не для того, чтобы услышать записанные слова давно умерших людей. Мы хотим услышать тех, кто сам видел Создателя. Кто хочет поделиться?

Женщина около пятидесяти лет начала переминаться с ноги на ногу, все быстрее и быстрее, пока Ларс не обратил на нее внимания и не пригласил к импровизированному алтарю.

— Эльза Густава…

Собравшиеся расступились, женщина на подгибающихся ногах прошла вперед и некоторое время молча двигала челюстями, будто что-то жевала беззубым ртом. Судорожно вздохнула и начала свой рассказ:

— В детстве-то я очень верила в Христа, очень. Вот только не хватало мне чего-то. Молюсь, молюсь — а сама ничего не чувствую. Мать спросила, но что мать-то? Пересказала мне слова, вот, говорит, молись, дочка. Велела наизусть выучить и читать перед сном. Каждый день читай, говорит. Читаю, а слов не понимаю. Потом послали меня в Стокгольм работу искать — и вот тут-то вовсе я оглохла. Не слышу голос Небес, и все тут. Не слышу и не слышу. А Стокгольм, сами знаете. Тут застолье, там танцы… Грешу, а совесть-то мучает. И вот лежу как-то ночью без сна, верчусь, мучаюсь: то, что сделано, — сделано, не вернешь. И вдруг видение… Иисус! Стоит у постели моей, голый и в крови, будто только что с креста.

Она разрыдалась, но взяла себя в руки и продолжила, всхлипывая и пристально глядя поверх голов собравшихся, точно вновь видела все, о чем рассказывала:

— Лежу я, шелохнуться боюсь… А Он все улыбается и показывает мне на рану на груди, еще кровь сочится. Поцеловала я рану, вкусила святой крови… и вот что я скажу вам, братья и сестры: поцелуй тот слаще был, чем все поцелуи, что достались мне за мою грешную жизнь. И обнял Он меня и поклялся, что будет женихом моим на все времена. И такое наслаждение меня охватило… никогда такого не испытывала.

Потом Сетон слушал хор. Низкие мужские голоса не особо искусно вплетались в мелодию, которую вели высокие и, на его вкус, излишне крикливые сопрано женщин.

После причастия Ларс Свала отозвал Тихо Сетона в сторону:

— Ты разочарован, брат. Вижу твой скепсис.