Читать книгу "Зэк - Борис Седов"

– Напополам разводил, – сказал Петруня.

– А почему он красный? – спросил Иван. Пароход засмеялся и сказал:

– Что – по понятиям красный западло?

– Нет, – пожал Иван плечами, – не западло. Я просто спросил.

Петруня понюхал спирт и произнес:

– Да я его клюковкой подкрасил… а че?

Пароход ухмыльнулся:

– А ниче, Петруня. Вспомнил я, как на малолетке парился. Там, на малолетке-то, многим пацанчикам хочется под блатных косить. Там за красный цвет и опустить могут. Вот, помню, один пацанчик, сильно умный, решил на Новый год сделать блудиловку…

– О! – перебил углового Петруня. – Блудиловку я уважаю. Сам делал. Берешь, значит, батон и разминаешь в шлемке со сгущенкой. Сверху обмазываешь маслом – и карамелек, карамелек… Ништяк выходит блудиловка.

– Не перебивай, Петруня. Так вот, пацанчик один на Новый год блудиловку смастрячил. Вот, мол, пацаны, – торт. А пацаны посмотрели – и торт этот ему в морду… а почему?

– Почему? – спросил Фара. Ему не терпелось выпить.

– Потому что этот бес блудиловку для красоты свеклой покрасил. Запомоил, стало быть, Новый год пацанам. Но ладно, мы-то не шалупонь малолетняя наблатованная… Выпьем, братья!

Выпили. Спирт был явно не высокого качества, но в условиях СИЗО и такая выпивка для большинства сидельцев не доступна. Закусили вареной колбасой… тоже, кстати, не у каждого на столе.

– Как тебе наша елка, Пивовар? – спросил Пароход.

– Красиво, – похвалил Иван сдержанно.

– Э-э, брат, это что? Вот под Нижним один барыга чалится. Так он себе на зоне-то двухэтажную фатеру поставил, а из Канады выписал елку по каталогу. За полторы штуки баксов.

А Фара спросил:

– А кто этот Каталог? Катала, что ли, главный?

Образованный Пароход – он почти девять классов закончил – ответил:

– Ну ты, Фара, грамотей! Вместо мозгов у тебя мускулы. Каталог – это такая книжка, список с товарами. Выбираешь и посылаешь маляву: хочу, в натуре, котлы. – Пароход ткнул в «Омегу». – Или, например, резиновую бабу… тебе и присылают.

Фара спросил недоумевая:

– А что же он себе резиновую бабу не заказал? Я бы заместо елки бабу заказал.

– Ты что же думаешь – у него на бабу денег нет? Да на кой хрен ему резиновая нужна – ему прямо на зону живую доставят. Да не одну… А то – резиновую!

На другом конце стола, где сидела другая кентовка, выпили чифирю. Там шел свой разговор:

– Это еще не чифирь, – говорил, размахивая руками, благообразного вида сиделец. – Мы вот на больничке год назад как чифирек варили? Берешь сто граммов молока, воды тоже стошку. Половину маленькой ложки маслица добавляешь и ложек восемь чая. Но чай чтобы обязательно – «Майский»… Как сварил – сцеди. Получается граммов сто пятьдесят. Ух, забирает! Вроде как стены хаты шире становятся и свету больше… Вот это чифирь!

– А отходняк с твоего чифиря? – спросил другой сиделец.

– Вот отходняк, брат, тяжкий, – вздохнул первый.

Таранова уже накрыла волна алкогольного тепла – обманчивого и коварного… часы показывали без трех минут полночь.

– У тебя точные? – спросил Пароход. Дипломатично спросил – он уже считал часы своими и ему не терпелось примерить их на руку. Но время для этого еще не пришло.

– Точные, – ответил Иван.

– Насыпай, Петруня, – скомандовал Пароход. Петруня снова налил в алюминиевые кружки спирту. Добрый Пароход взял со стола кусок колбасы и огурец, повернулся к опущенному. Со словами: на, Гребень, отметь праздник, – швырнул их человеку у параши. И колбаса и огурец были съедены мгновенно. На глазах у человечка выступили слезы.

– Потом еще получишь, – сказал Пароход благосклонно и бросил ему сигарету. Человечек благодарно закивал головой. А Пароход добавил значительно: – Как себя поведешь, Гребешок… понял?

Петруня заржал и произнес:

– Как сосать сегодня будешь, Гребень.

Но Пароход осадил его резко:

– Никто Гребешка трогать не будет… что же мы – не люди?

– Без минуты, – сказал Фара. Все посмотрели на него. За несколько секунд до того, как секундная стрелка подошла к двенадцати, Пароход встал с кружкой в руке. Торжественно сказал:

– Ну, первый тост: за воров!

Кружки сошлись с жестяным стуком. «С Новым годом, Светлана, – прошептал Таранов, – с новым счастьем!»

– Ну, Пивовар, как тебе на тюремке-то? – спросил Пароход с набитым ртом. Таранов закурил, задал встречный вопрос:

– Вот мы сидим, выпиваем – а как контролеры на это смотрят?

Пароход собрался ответить, но не успел – вместо него ответил Петруня. Он очень быстро окосел от спирта, язык развязался:

– Пупкари-то? – сказал Петруня. – А че они – тоже квасят. Новый, бля, год… вот завтра начнут шухер наводить. Тут, кореш, другое важно: с кумовьями…

– Следи за метлой! – зло бросил Пароход. – Чучело бухое!

– А че я? Я ниче, – пробормотал Петруня и запел фальшиво:

Мне плечи жаль твои еще девичьи, Закованные в лагерный бушлат, Из рукавов которого как спички Стыдливо пальцы белые дрожат.

Петруня пел и раскачивался из стороны в сторону. Пароход смотрел на него с ненавистью и презрением… Была надежда, что за общим базаром, возбужденные спиртом или чифирем, сокамерники не заметили неосмотрительно брошенной фразы. А если заметили? В любом случае, решил Пароход, Петруню нужно наказать. Пивоваришкато, видать, не врубился, – салага он, тюремной жизни не знает… А Петруню нужно наказать. И так давеча на прогулке, когда Пароход с блатарем встретился, так тот мутный какой-то разговор завел, что, мол, много нынче сук развелось. Говорил, а сам все взглядом буравил.

– Ты, кореш, угощайся, – сказал Пароход Таранову, – светлый нынче праздник.

– Спасибо, – сказал Таранов. Зря Пароход подумал, что Иван в оговорку Петруни «не врубился». Таранов «врубился» и сделал выводы… Уроки старого зэка не прошли даром.

– Светлый, светлый нынче праздник, – разглагольствовал Пароход. Он прикидывался охмелевшим, но сам мысль держал. – В такую ночь не грех и дырявому плеснуть… как смотришь?

Иван кивнул. Заметив одобрение, Пароход продолжил:

– Ты поближе сидишь. Не впадлу тебе плеснуть Гребешку?

– Не впадлу.

– Только ты его не касайся, брат, – опомоишься.

Таранов налил спирт в свою кружку, встал и двинулся, протискиваясь боком, к опущенному. И без подсказки Парохода он знал, что к опущенным и их вещам прикасаться нельзя – опомоишься, сам опущенным станешь. Даже если это произошло случайно… Тебе при этом могут посочувствовать, но помочь не может никто: клеймо «опущенного» не стирается. Оно на всю жизнь. Петуха можно использовать как сексуальный объект, можно истязать – это не «помоит» бродягу. Но случайно прикоснуться к отверженному, сесть на его место, взять по ошибке его ложку, шапку, пожать руку, не зная, что перед тобой опущенный, – означает навсегда перейти в клан опущенных. Впрочем, это бывает крайне редко – их, опущенных, сразу видно, издалека. Тут ошибиться трудно.