Читать книгу "Плохая дочь - Маша Трауб"

– Мамочка, я тебя очень прошу, умоляю. Давай ты не будешь тянуть до последнего, – сказала я, продолжая плакать. – Если что-то болит, беспокоит, позвони мне.

Да, у нее есть такой пунктик – сама она ни за что не позвонит. А если не звоню два дня, то виновата я, раз мне наплевать на собственную мать.

– Не хочу, – сказала наконец мама, сдирая с себя одеяло.

– Не хочешь звонить? Или другое одеяло нужно? Ночнушка не нравится?

– Не хочу так жить. Лучше никак, чем так, – резко и зло сказала мама.

– Кому лучше, мам? – Вдруг я поняла, насколько устала за этот долгий день, за все то время, что мама провела в больнице. Что такое «нет больше сил», я поняла в тот самый момент.

– Почему ты плачешь? Я же еще не умерла!

– К тому времени, когда ты умрешь, у меня все слезы кончатся. Учитывая твои экстравагантные пожелания. Когда я тебя хоронить буду, уже смогу только смеяться. Причем истерично.

Я принесла ей чай.

– Только не сиди рядом и не держи меня за руку! – велела мама. – Лучше дай ноутбук, я хоть узнаю, что в мире происходит.

– Тебе пока нельзя. Телевизор, компьютер – не более получаса в день. Постарайся уснуть.

Я вышла из комнаты и зашла в свою бывшую детскую. Что я надеялась там увидеть? Свой старый учебник на книжной полке, тетрадь в ящике или детский рисунок на стене? Ведь знала, что давно ничего не осталось. Будто меня в той комнате никогда не существовало. Вычищено. Раньше мне было все равно, а теперь вдруг стало больно и обидно. Я выдвинула все ящики тумбочки, подняла диван в надежде найти хоть что-то свое, хоть какое-то документальное воспоминание. Дурацкую детскую поделку, аппликацию, школьные дневники, почетные грамоты. Хоть что-то. Ничего. Даже в дальних углах. Ни одной детской вещи, ни одного сарафана или костюма снежинки. Разве так бывает? Оказывается, бывает. Мама оставалась верна себе – уничтожала не только свои воспоминания, но и мои.

Я храню первые ботиночки своего сына и первые туфельки дочки. Они стоят у меня в коридоре, как элемент декора. Там же, на специальной полке, выставлены ботинки, в которых дочка сделала первый шаг. Ее расшитые валенки, в которых она выступала на детском утреннике, первые балетки, к которым я пришивала атласные ленты. Однажды к нам пришла гостья, у которой дети давно выросли, а внуков еще не было, и вежливо спросила: «Маша, а почему у вас обувь на полке?» Я не знала, что ей ответить. Как не знала, каким образом объяснить маме, что мне нужны мои воспоминания, что я хочу знать, как выглядела в три года, в пять, в семь лет. Мне хотелось бы найти пусть размытое фото со школьной линейки, выступления в ансамбле народного танца. Чтобы показать их своей дочери. Она спрашивала, я соврала, что все фотографии хранятся у бабушки.

В одном из ящиков я нашла сваленные в кучу фотографии – мама со вторым или с третьим мужем. Мама одна, мама за столом. Мама в компании, с очередной случайной, на тот короткий момент лучшей, подругой. Но там, в этом ящике, не нашлось места для меня. Не было ни одной нашей с мамой совместной фотографии. Но я и не помню, чтобы мы вместе фотографировались. Что заставляло ее вычищать родовую память? Почему она столь тщательно, маниакально вымарывала из своей и моей памяти прошлое, подменяя реальность легендой, мифом, сплетнями, домыслами? До сих пор не знаю. Не нашла в себе смелость спросить. Даже если бы спросила, мама не ответила бы.

Я помыла полы в своей бывшей детской, вытерла пыль, тщательно протерла люстру и подоконник. Сделав над собой усилие, вернулась к маме в комнату – напомнить про таблетницу и график приема лекарств. Хотя на самом деле мне хотелось рассказать про внука и внучку, про себя, работу, заботы. Я всегда, все годы ждала дня, когда мама спросит, как мы провели выходные, о чем я думаю, про что собираюсь писать. Да хоть про погоду поговорить.

Сейчас я мучаю сына бесконечными вопросами: «Как дела в университете? Как прошла встреча с научным руководителем? Что он сказал? А ты ему? Сколько завтра пар? Что ты ел? Что пил?» Сын стонет, но понимает – проще ответить, иначе я не отстану. Для меня это важно. Особенно пункт про еду.

Однажды меня потряс разговор моей подруги с мамой. Мы пообедали в ресторане, а потом заехали к ней. И мама выспрашивала нас, что мы ели, как это было приготовлено. А какое вино пили? Почему выбрали именно то, а не другое?

Меня мама никогда не спрашивала, что я ела и ела ли в принципе. Я тогда очень позавидовала подруге. Мне очень хотелось обсуждать с мамой блюда, их приготовление, подачу. Мама, умеющая великолепно готовить, владеющая рецептом идеального теста на все, что можно сварить, запечь или пожарить – от беляшей до чебуреков, от мантов до пирожков, так и не раскрыла мне свои кулинарные тайны. Я просила, много раз. «Зачем тебе?» – удивлялась она. Мама не учила меня готовить «с рук», не позволяла даже сидеть рядом, если замешивала тесто.

Тогда, после больницы, мне хотелось наверстать упущенное – сидеть, разговаривать, записывать рецепты, что-то вспоминать, мечтать, планировать. Мне хотелось заплакать и чтобы мама меня пожалела, погладила по голове. Сказала, что я умница и у меня все получится. Я зашла в комнату, решив, что теперь точно все изменится, не может не измениться. Да и я рядом.

– Димка, он же совсем не дурак, умный парень. Волнуюсь за него, – вдруг сообщила мама, когда я открыла рот, чтобы рассказать, как писала сочинение для дочки.

– Что? Какой Димка? – Мое лирическое настроение быстро сменилось тревогой. Мама с ума сошла? Или это последствия травмы? Она назвала Димой своего внука?

– Ну как какой? Санитар!

– Который Митя? – уточнила я.

– Ну а какой еще? Молодой ведь еще мужик, а так жизнь по-дурному сложилась.

Мне пришлось выслушать рассказ про жизнь Дмитрия. Мама рассказывала с вдохновением, будто встретила давно потерянного родственника и была ему несказанно рада. Я хотела выйти на кухню под благовидным предлогом, но мама обиделась – неужели мне не интересно? Ведь Димка ее буквально с того света вытащил!

Тут я окончательно пришла в себя. Ну да, с маминой головой все хорошо. Она решила для себя, что ее спас санитар. Вполне в ее духе. Сколько я ее помню, она приписывала подвиги и достоинства людям, которые в ее жизни всего лишь прошли мимо, по касательной. Да, возможно, ярко появились и эффектно исчезли, но ничего героического не совершили. Неважно – мужчины, женщины. Как бы это объяснить? Когда я всерьез заболела – воспаление среднего уха, с дикими болями, – мама считала, что меня вернула к жизни не ее подруга тетя Наташа, которая сидела со мной, пока она была в командировке. Не тетя Наташа, которая делала мне водочные компрессы, успокаивала, пела колыбельные, кормила, поила. Выхаживала, не отходя ни на минуту. Мама ей даже спасибо не сказала. Она назначила героиней медсестру, которую нашла тетя Наташа. Вялая, всегда будто сонная, равнодушная девушка, приходившая на дом, чтобы прогреть мое ухо синей лампой. За деньги, естественно.

Когда я провалилась под лед во время школьной экскурсии по лесу, мама считала, что меня спасла классная руководительница, которая отвезла меня в больницу (мама, естественно, опять была в командировке), где я пролежала неделю, а не тот случайно проходивший мимо мужчина, который меня вытащил.