Читать книгу "Владимир Набоков, отец Владимира Набокова - Григорий Аросев"

Но поначалу все выглядело не так печально: в конце сентября состоялось первое заседание, Набоков в составе фракции кадетов участвовал в открытии работы, вошел в президиум и был избран товарищем председателя всего собрания (им стал эсер Николай Авксентьев), членом совета старейшин и заместителем председателя комиссии по иностранным делам. В самом начале октября в Москве прошел очередной съезд кадетов, на котором Набоков и Милюков впервые противостояли друг другу всерьез: ВДН выступал за продолжение сотрудничества с социалистами, что требовалось для поддержания авторитета Временного правительства перед выборами в Учредительное собрание (Набоков участвовал в работе комиссии, готовившей эти выборы).

Однако не следует думать, что Набоков все это время занимался политикой, не понимая, как начинают обстоять дела в целом. Открытое противостояние большевиков и их оппонентов, включая (или даже начиная с) кадетов, понемногу превращалось в сущий ад. В «тот самый» день, 25 октября / 7 ноября, Набоков присутствовал в Зимнем, уже оцепленном большевистскими войсками, на очередном заседании правительства. Заседание было посвящено сопротивлению большевикам, однако ВДН констатировал, что правительство в очередной раз намерено чего-то дожидаться, и просто ушел, не видя смысла в своем присутствии. Выйти из дворца и дойти до дома ему удалось совершенно свободно, но, если бы он остался еще на полчаса, история бы пошла по третьему пути, потому что никого из участников заседания большевики из здания уже не выпускали. «Таким образом, только счастливая случайность помешала мне “разделить участь” Вр. Правительства и пройти через все последовавшие мытарства, закончившиеся Петропавловской крепостью»[60], – вспоминал Набоков.

Заседания Петроградской думы, последовавшие в первые дни после переворота, ВДН называл «сплошной истерикой», а на встречах ЦК кадетов велись споры о формулировках никому не нужных резолюций. Надежда оставалась только на выборы в Учредительное собрание.

Мы не зря употребляем слово «надежда»: она у Набокова действительно была. Слабая. Но была. Иначе два факта никак не соединить: с одной стороны, Набоков отправил всю семью в Крым, причем из соображений безопасности двумя партиями, старшие сыновья, Володя и Сергей, поехали вдвоем (им, ко всем прочим радостям, грозил призыв в новообразованную Красную армию), а Елена Ивановна – с младшими. С другой стороны, сам он оставался в Петрограде до последнего. Как рассказывал кто-то из домочадцев, ВДН на вокзале, провожая старших сыновей, буквально на коленке дописывал статью для «Речи». А на прощание «обнадежил» Володю и Сергея, сказав, что он, весьма возможно, их больше не увидит.

Примерно тогда же – точную дату мы не знаем, но это было в самом начале ноября по старому стилю – произошла одна рядовая встреча, которая, однако, примечательна тем, что описана с двух противоборствующих сторон. К Владимиру Дмитриевичу Набокову в комиссию по созыву Учредительного собрания пришел Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич, ближайший помощник Ленина. Бонч-Бруевич интересовался, как обстоят дела с подготовкой к выборам. Оба описали свою встречу, и сравнение этих рассказов дорогого стоит.

Каждый прочитавший эти воспоминания может сам сделать вывод, кто из оппонентов более близок к действительности, однако едва ли не самое важное – помнить, кто и когда писал свои заметки. Набоков работал над очерком «Большевистский переворот» в 1918–1919-х годах, уже покинув Петроград, но все равно относительно вскоре после произошедших событий, а Бонч-Бруевич – во второй половине 1920-х, когда победа большевизма была явной и необратимой, Ленин умер и успешно превратился в икону и миф (но еще не стал грибом и радиоволной, как утверждал Сергей Курехин), а личное положение Бонч-Бруевича было крепким и довольно определенным.

Итак, как представлял их встречу Бонч-Бруевич.

Я потребовал, чтобы меня ознакомили с положением вещей в комиссии и дали мне совершенно ясное представление о том, как обстоит дело созыва Учредительного собрания. Кто-то из старших чиновников заявил мне, что сейчас нет председателя комиссии Набокова, без которого им трудно что-либо сказать. Поняв, что это оттяжка, я предложил им немедленно отыскать Набокова, сообщив ему, чтобы он тотчас же приехал в комиссию для дачи объяснений. Чиновники, переглядываясь, что-то требовали объяснить и наконец засуетились и скоро сообщили мне, что Набокова отыскали и что он вскоре прибудет. Я остался дожидаться. Минут через десять приехал Набоков. Я его немного знавал раньше. Он пришел официальный, натянутый, пробуя держать себя как некое самостоятельное лицо, на которое возложены чрезвычайные полномочия. После первых слов он сказал мне:

– В сущности мы совершенно самостоятельная комиссия, организованная Временным правительством…

– Но ведь вы знаете, – заметил я ему, – что Временное правительство низвергнуто, и теперь правит страной рабоче-крестьянская власть…

– Мы не признаем этого захвата… – попытался было возражать Набоков.

– Кто это «мы»? – тотчас же перебил я его. – Кроме того, мне, представителю рабоче-крестьянского правительства, совершенно безразлично, признаете ли вы нас или нет, но я требую точного выполнения предписания нашего правительства и, кстати, сообщаю вам всем, – обратился я к стоящим чиновникам, – что всякий саботаж или невыполнение распоряжений правительства будут караться немедленно арестом и судом на основании революционных законов военного времени. Предупреждаю и вас, гражданин Набоков, что вы как ответственное лицо всей комиссии будете подвергнуты особо строгому наказанию, если правительство обнаружит какую-либо затяжку в работе комиссии по созыву Учредительного собрания.

– Я… меня… – начал было мямлить возмущенный, то красневший, то бледневший Набоков, очевидно, совершенно не ожидавший такого решительного разговора.

– Мне некогда, – сказал я ему, – будьте любезны сейчас же ознакомить меня с результатами деятельности комиссии и тотчас указать мне срок, когда будут окончены все предварительные работы по созыву Учредительного собрания.

– Этого никак нельзя указать, работы так много, рассылка огромна, служащих не хватает, – начал Набоков, как бы оправдываясь.

– Помилуйте, что вы? Мне кажется, у вас громадный излишек в служащих… Здесь у вас почти никто ничего не делает: слоняются из угла в угол, бесконечно разговаривают – и только. ‹…›

Препираясь и полемизируя, мы вошли в одну из комнат комиссии, и Набоков затребовал какие-то списки и таблицы и долго и нудно, сбиваясь и путаясь, стал рассказывать мне о действительном положении дел в комиссии. Я записывал цифровые данные: выходило так, что надо было ждать еще чуть ли не полгода, покуда будут только разосланы по стране циркуляры, инструкции, карточки и прочие материалы.

Выслушав все подробно, я заявил, что все это не годится, что правительство не может ждать так долго, что более трех недель мы дать не можем на все эти предварительные работы, что на него – Набокова – мы возлагаем всю ответственность за эту работу, что каждые три дня он должен будет мне в Управление делами Совнаркома присылать все сведения о ходе дела, что со стороны правительства будет оказана всяческая помощь комиссии, что мешкать с этим делом никак нельзя…