Читать книгу "Не такая, не такой - Ашира Хаан"

— Ну почему… — он откинулся на высокую спинку кресла, внимательно посмотрел сквозь бокал на огонь. — Как раз древнее уважаемое занятие. Кто только ни дрался с собственным отцом за женщин и ресурсы. Зевс, Эдип, Гаара…

— Последний это кто? — затруднился я. — Ты меня кончай подавлять эрудицией, я простой парень из Химок, кунг-фу не знаю, знаю прием «рессора от трактора „Беларусь“».

— А диплом МВА у тебя в сортире все еще висит?

— Купил, — я отхлебнул уютного и доброго своего вискаря. Лед решили не добавлять, восемнадцатилетний «Макаллан» хочет дать жару, а не вот это вот все. — Права купил, ездить не купил. Иначе бы понял, что вообще происходит.

— Происходит, друг мой, банальная вещь. Не догнав резвую косулю, охотник плюнул — свежего мяса вдосталь, конь захромал, выпить уже хочется, ну и хрен с ней. Но узрев в ее боку стрелу с чужим оперением, не вынес, взыграло ретивое, и добыча вновь стала желанна.

— Да херня это все! — рявкнул я. — Достали меня эти сладкие сказки про мужчину-охотника. Всегда бесили своей нелогичностью.

Мы устроились на первом этаже у камина, где специально на такой случай стояли два высоких кресла из художественно потертой коричневой кожи. Остальная комната была оформлена в том же стиле: темные тона, натуральные материалы, запах кожи и табака. Охотничий домик — дизайнер меня этим достал. Зачем еще мужику дом на отшибе в глухих лесах? Поубивать кого-нибудь на досуге, а как же.

Меня переупрямить сложно, так что в итоге обошлись без настоящей головы лося на стене и шкур на полу, но атмосфера, видать, осталась.

— Где ж вы видели охотника, который начищает сапоги, заряжает ружья, полдня носится за добычей, пару раз чуть не дохнет, когда добыча начинает носиться за ним, а потом, догнав ее и, ну ладно, пристрелив, теряет интерес и сразу бежит за следующей, не посрав, носки не сменив? Неееееет…

Заметил в своем голосе характерные пьяные нотки. Остался доволен — миссия выполнена. Надеюсь, Альберта тоже отпускает. Он сидел, подперев рукой щеку, и слушал меня так внимательно, будто я секреты Вселенной ему рассказываю. Только съехавшие набок очки выдавали, что Штирлицу уже хватит.

Я продолжил. Меня несло:

— С добычей надо сфотографироваться, отпилить рога, повесить на стену, шкуру постелить у камина, мясо приготовить и накормить всех причастных и непричастных, рассказав им в подробностях, как обгонял, как подрезал, как жалобно смотрел лось в свой последний водопой. Фотки в альбом, ну в соцсети, гостям двадцать лет показывать лысый коврик у камина, внукам травить байки, с каждым разом преувеличивая размер перепрыгнутых оврагов и клыков кабана. Охотник не бросит добычу, пока не использует ее до самой последней крошки, и еще его далекие правнуки будут хранить эти рога на чердаке и не знать, как избавиться от такого счастья.

Я прикончил бокал одним глотком. Альберт снял очки, протер. Но надевать не стал, сложил и убрал в карман пиджака. Откинулся в кресле, сощурившись на огонь.

— Если бы я хотел азарта погони и вот этого всего, я бы ее до упора добивался. Но нет.

А зря, блин. Если бы не уперся в свою обиду, сейчас бы не обтекал.

— Ты же скучаешь, если не надо бороться. Посмотри на себя. Пять лет зарастал мхом и бородой, похоронил себя здесь. А только появилось за что подраться — сразу взбодрился и на вид уже не суровые пятьдесят с хвостом, а невнятные сорок.

— Да ни хера, — поскреб трехдневную щетину и решил утром все-таки побриться. «Пятьдесят с хвостом?!» — Я, сколько себя помню, постоянно въебываю, выкручиваюсь, добиваюсь. Для того, чтобы в итоге спокойно сесть в кресло и насладиться уже плодами труда. Да я со своими стамесками был охеренно счастлив, поверь мне. И с удовольствием туда вернусь.

— Не скучно?

— Вообще нет. Тихо, спокойно. То, что я хорошо умею добиваться, не значит, что мне это нравится. Я не охотник. Я просто добываю свое. Потому и бросил — не мое.

— А теперь, стало быть, опять твое?

Я подумал, вертя бокал в руках.

Хорошо подумал.

Несмотря на то, что в алкогольном тумане мозги вертелись так себе, все остальное как раз расслабилось.

— Как называется то ощущение, когда не твоего круга, не твоего типажа, некрасивая, непафосная, вообще вся не такая, как нужно женщина вдруг начинает занимать все мысли? Готов убить любого, кто ее обидит, даже собственного сына. Когда она делает невыносимо глупые и жестокие вещи, больше всего хочется ее обнять и не отпускать. И что бы она ни делала — все поперек, но все в строку на каком-то высшем уровне?

— Любовь, Юл, — Альберт насмешливо отсалютовал мне бокалом, рванул пуговицы, расстегивая рубашку, взъерошил седую голову и тихо хрипло рассмеялся. — Добро пожаловать в клуб, друг.

Сижу, перевариваю.

Самое время спросить, что такое любовь. Но сомневаюсь, что Алик ответит. Сдается мне, решение у этой задачки для каждого свое.

Думал когда-то, что влюбился в Ольгу, ну а как иначе? Это ведь оно — ночевать под окнами, целоваться до трещин на губах, тратить все деньги на подарки, наплевав на себя?

Не выпускать из постели по два дня.

Потом оказалось, что это до первых проблем. Когда эти непроницаемые черные глаза бесят, бесят, бесят! Хотя вчера целовал их до одури. И завтра будешь целовать, но какой-то участок сердца уже онемел, отмер и мешает с прежней ясностью говорить «я тебя люблю».

С детства не выносил вранья про свои чувства. «Прости меня, бабушка, мне очень жаль» застревало в горле, если было нисколько не жаль. Был за это не раз бит, но так и не научился.

Поэтому так больше ни разу и не сказал никому из последующих жен и любовниц.

Даже мысленно.

Загрузил меня Альберт, ничего не скажешь.

— Неужели ты ее правда не ревнуешь к сыну? — поинтересовался он.

Любит выворачивать людей наизнанку. Потому и друзей у него немного.

— Алик, это же Влад. Ты пойми.

— А что Влад?

— У тебя ведь нет детей?

— Нет, — кривая усмешка, за которой прячется… сожаление?

— Тогда не поймешь. В тот момент, когда они появятся, все изменится. Ты уже не просто какой-то там крутой мужик, ты отец. Ты сделал самое главное, что вообще существует в мире.

— Технически — не ты.

— И от того все только острее. Ольга создала его из себя, вырастила внутри, их связь неоспорима. Мне же пришлось свою причастность к этому существу — доказывать. Кормить птенца своей плотью, чтобы обрести такую же связь. Он не просто часть меня, он продолжение, он моя стрела в будущее. Все, что я когда-либо делал — ради него.

— И сейчас, когда ему нужна твоя женщина…

— Это знаешь, как в сказках — пришло настоящее испытание. Отдай то, что ценишь больше всего. Всегда думал, за него жизнь отдам, а тут надо отдать Соню. И как-то если выбирать, то не уверен, что ее отдать легче…