Читать книгу "Удивительные истории о мужчинах - Эдуард Овечкин"

Счастью рыбака не было предела! Я стояла, высоко задрав нос, и с чувством собственного превосходства смотрела, как радуется долгожданной погремушке мой ненаглядный. Уже сидя в автобусе, отъезжающем в Поставы, я, не удержавшись, спросила: «Ну что, послушай бабу, сделай наоборот? Мог бы еще неделю назад свою лодку купить!» На что мой нахальный муж ответствовал: «Да ладно, Марусь! Когда бы ты еще Крулявщизну увидела и на самосвале прокатилась?»

Константин Авлахов

Наше вам… с кисточкой

Самое страшное на флоте – это матрос с кисточкой…

Флотская мудрость

Думаю, вряд ли ошибусь, если скажу, что большинство, если не каждый, из родов человеческой деятельности накладывает на человека свой неповторимый отпечаток, называемый мудро профессиональными деформациями. Одним из таких сдвигов являются фобии. И в обществе, когда растроганный алкоголем и вниманием профессионал начинает рассказывать о своих, то все ему дружно сочувствуют. Заведет альпинист про лавины – и все ахают да охают, охотник начнет про медведей, которые сзади подкрадываются, и дамы – ну в обморок падать, а расскажет флотский про матроса с кисточкой – и все шепчутся, что давайте ему больше не будем наливать. Ну что может быть опасного в таком невинном сочетании? Казалось бы…

Вот многим же из вас, прочитавшим эпиграф, может статься непонятным, что страшного в матросе с кисточкой: мол, ну что такого можно натворить простым малярным инструментом. Однако жизнь военно-морская строго регламентирована, в том числе и колеры, доступные морским художникам, как и места их применения, расписаны донельзя строго. Наверное, если порыться в документах, можно найти даже точный цвет тоски, которая навевается от такой зажатости. Но матросу, ежели он предоставлен сам себе, глубоко плевать на уставы, ГОСТы, ОСТы и прочую муть неинтересную. Кроме того, чувство прекрасного в каждом отдельно взятом матросе развито настолько неприлично, что весь коллектив Русского музея воем воет от зависти. И вот однажды сочетание двух половинок ядерного заряда в виде свободного матроса и той самой кисточки рвануло и накрыло наш крейсер так, что от взрывной волны даже кенгуры в Австралии попадали. А дело было так.

Году в 96-м стояли мы в парадной линии во Владивостоке, должны были собой олицетворять всю силу и мощь Военно-морского флота, почему-то так и не сдохшего несмотря на все усилия, прилагаемые руководством свежеобразованной Российской Федерации. Ну, раз парадная линия, то надо срочно краситься: чем же еще можно мощь олицетворить? Человек, далекий от тогдашнего ВМФ, возможно, удивится, почему краситься надо именно под праздник, да еще и в парадной линии, на потеху всего Владивостока. На что я отвечу: «Ха! Кто ж нам краски в другое время даст?» В сезон, от праздника далекий, флот кормить нечем было – куда уж о краске мечтать. А тут дают, да много. Не особо важно, что это за краска и какого качества, ну не до перебирания харчами было. Дали – значит, красим! И завертелось!

Чистили, драили, шкурили, обезжиривали и красили, красили, красили. Материли друг друга нещадно, если кто влез на покрашенное и тем опошлил свежесть. Докладывали, проверяли, устраняли и снова докладывали. И так несколько дней подряд. И вот, когда этот малярный секс уже подходил к экстатическому финалу, вдруг вспомнили, что у нас не покрашена башня главного калибра. Не то чтобы она была маленькая и незаметная – очень даже сильно наоборот. Но, как единицу откровенно самостоятельную и выделяющуюся, ее все оставляли на потом. А тут уже день до парада, а пушка угнетает своей унылостью. Естественно, командир крейсера забил чоп командиру БЧ-2, тот – командиру дивизиона, комдив – командиру батареи, комбат – старшине… Короче, взаимно удовлетворены были все, кроме последних матросов, которые уже никому ничего вставить не могли и поэтому поскакали снимать свое напряжение с кисточками в руках.

Но в силу того что красили и мало спали уже несколько дней подряд, да еще и настроение у всех было сильно предпраздничное (не в последнюю очередь от бодрящего запаха свежей краски), на художников в тельняшках просто забили, предоставив их самим себе. И доморощенные мастера изобразительного искусства решили переплюнуть одним махом и Айвазовского, и Малевича. Высунув языки, они изливали на ни в чем не повинную башню все свои потаенные фантазии. Они макали, раскатывали, подтирали и трафаретили. Дети, первый раз в жизни получившие в руки фломастер, не бывают так счастливы. Выплеснувшись и отагонизировав, бойцы развалились в неприличных позах, созерцая сотворенное. Наверное, так да Винчи смотрел на Джоконду. Парни чувствовали, что вступили в вечность. Когда они налюбовались – послали самого молодого бойца доложить о совершенном подвиге. Боец метнулся кабанчиком, невнятно пискнул старшине, что, мол, тащ, готово, и растворился в бесконечных коридорах стального убийцы авианосцев. А старшина, то ли утомившись от всего происходящего был, то ли просто старый наивный дурень, теперь уж и не упомнишь, принимать работу не пошел, а сразу доложил комбату о готовности объекта к предъявлению. А комбат что, поверил старшине – на том уж и опята расти отказывались от старости его. И понеслась обратно по возрастающей: комбат – комдиву, комдив – бычку, бычок – командиру… И никто, НИКТО не удосужился проверить! А командир как раз собрал на доклад командиров боевых частей и начальников служб. Выслушав доклад командира БЧ-2, командир выкарабкался из кресла, умело изобразив величавость, и повел своих придворных осматривать свежевыкрашенный плавучий дворец. Начали с юта; хорошее настроение командира, вызванное окончанием покраски, позволило задницам моей и румына остаться невыдранными. Плавно и вальяжно промоционировали по шкафуту. Лето, июль, солнце, чайки. Девственно чистый крейсер. Благодать. И радостно поддакивающая на мелкие замечания свита уже предвкушала почти законное расслабление… Как вдруг, традиционно неожиданно, показал свою гнусную морду известный северный зверек. Уже совсем потерявшая форму и бдительность группа товарищей вывалилась из ракетного коридора на бак и увидела ее, башню.

«Ну-с-с, – шипел командир, волшебным образом превращаясь в перегретый котел: – Ну-с-с-с-с…»

А потом рвануло. Нет, РВАНУЛО! Кэп орал так, что во Владивостоке из пушки в полдень хотели было больше не стрелять, ибо какой смысл пугать воробьев вялым пуком, если в природе существуют звуковые волны куда более интересных амплитуд.

Пушка, конечно, была покрашена шаровой краской. Однако в надписи: «При вращении не ходить!», «При» было белым, «вращении» – синим, а «не ходить!» – красным. Но наибольший восторг у командира вызвали заклепочки, гаечки и болтики. Каждый из них был любовно выкрашен в ярко-красный цвет! Башня главного калибра откровенно напоминала собой издевательскую пародию на мухомор с триколором, намекающим на место производства.

Пока командир изливал плоско, хотя и громко, свой праведный гнев, я все гадал: то ли это пары краски навеяли юным молодцам грибную тему, то ли они настолько соскучились по грибочкам и прочей природе. Откровенно радовало то, что они хотя бы стволы под березку не разукрасили.