Читать книгу "Оживший покойник - Анатолий Леонов"

К Маврикию, растерянно сидевшему на земле, подошел один человек из прислуги обоза и помог подняться.

– Иди, брат, с Богом, – сказал он ему с жалостью и суеверной настороженностью. – В обозе тебе есть место. Мы тут без тебя управимся.

– Спаси Христос, братья! – кланяясь, ответил незадачливый послушник. – Я не знаю, как так вышло? Спаси Христос!

Маврикий поспешил затеряться в толпе, а вот молодая вдова, не успевшая сесть в карету, увидев разбитую колоду с телом мужа, побелела как мел и лишилась чувств, упав на руки подбежавшего Салтыкова. Борис, в свою очередь, не стал проявлять излишней чувствительности и, уложив при помощи холопов бесчувственную Авдотью в карету, направился в голову обоза, по дороге бросив работникам строго:

– Приколотите все живо. И трогаемся, трогаемся…

В спину ему уже слышались стуки молотков и голоса холопов:

– Давай скорее. Вот тут колоти.

– Нечем. Куска не хватает.

– А этот?

– Это не тот кусок.

– Ну и ладно. И так сойдет.

Спустя считаные минуты все было готово. По обозу пронеслась живая перекличка. Сипло завыл и застонал походный горн. Ворота монастыря со скрипом медленно и тяжело отворились, и обоз неспешно тронулся в путь. Утреннее солнце светило нестерпимо ярко и сильно. Прозрачный воздух, кажется, плавился вокруг него и дрожал, словно озерная рябь. Провожавшим чудилось, будто обоз уходил прямо на солнце, чернея, обугливаясь и растворяясь в его лучах.

Бледный как мел архимандрит Паисий медленно отошел от окна. Шаркая сафьяновыми ичигами, он добрел до богатого иконостаса в Красном углу покоев и растерянно, наклонив на бок голову, посмотрел в глаза Спаса. Господь смотрел на него сурово и бесстрастно. Архимандрит упал на колени и, осеняя себя крестным знамением, лихорадочно шептал молитву, склонясь к подрушнику, лежащему у его ног:

– Господи, или словом, или делом, или помышлением согреших во всей жизни моей, помилуй мя и прости мя, милости Твоея ради!

Часть вторая

Глава 26. Пути, дороги…

По самому краю ржаного поля, вдоль пологого берега речки Березовки, заваленного валежником еще с весеннего половодья, неспешно трусила старая сельская лошадка, запряженная в скрипучую телегу с двумя седоками на облучке. Возница, мужичок в побитом молью меховом малахае и линялой от времени косоворотке, вяло постегивая вожжами по лохматому крупу «животины», краем глаза удивленно посматривал на сидящего рядом отца Прокопия, нервно прижимавшего к груди ковчежец с мощами преподобного Авраамия. Взволнованный чернец пребывал в таком нетерпении, что, казалось, готов был вырвать вожжи из рук возницы и сам погонять почтенного мерина и в хвост, и в гриву, лишь бы старый конь прибавил шагу.

– Давай, давай родной, гони, Христа ради! – как молитву повторял он одни и те же слова, адресуя их то ли коню, то ли его хозяину.

Наконец возница не выдержал и взмолился слезно, растерянно глядя на Прокопия:

– Да куда гнать-то, батюшка? Помилосердствуй! Коника жалко, падет ведь животина. Это ж не аргамак какой, а обычный деревенский совраска. Он от бега в изумление приходит.

Осознав сказанное мужиком, Прокопий с досады хлопнул ладонью по крышке ковчежца и произнес сокрушенно:

– Эх! Вот несчастье-то… Этак мы дня три ехать будем?

– Да не, отче! Думаю, может, и все пять получится. Это ведь как пойдет, – охотно поддержал беседу возница, вытирая малахаем потную шею.

Честный и наивный ответ мужика окончательно расстроил старца. Он обиженно засопел и ползком перебрался в глубь телеги, где, устроившись на копне подопревшего сена, стал тихо молиться за спасение Феоны и Маврикия.

– Милостиве Господи, спаси и помилуй раб своих Феону и Маврикия, – бубнил он себе под нос, крестясь и кладя поклоны. – Избави их от всякия скорби, гнева и нужди. От всякия болезни душевныя и телесныя. И прости им всякое согрешение, вольное и невольное. И душам нашим полезная сотвори.

Старец Прокопий перекрестился, обернулся назад и с тревогой посмотрел в ту сторону, откуда его теперь неспешно увозил в старой скрипучей телеге деревенский мерин, не сильно понукаемый мужичком в вонючем, съеденном молью малахае. Он думал о своих друзьях и корил себя за беспомощность, за то, что не мог ничего сделать для них в тот момент, когда они так нуждались в нем.

Когда отец Прокопий творил молитву за спасение друзей, двигаясь в сторону Гледенского монастыря, ровно в противоположном направлении, по лесной дороге в сторону Костромы, двигался большой и многолюдный обоз боярина Салтыкова. Шли люди конные и пешие. Шурша полозьями и скрипя колесами, двигались сани и повозки, груженные всякой снедью и рухлядью. За одной такой телегой брел, отставая, устало запинаясь на кочках и вновь ее догоняя, долговязый и нелепый Маврикий с лыковой торбой за плечами. А в двух телегах впереди него сидел, привалившись к крашеному борту, отец Феона и, с видимым безразличием глядя на дорогу, незаметно ослаблял путы, связывавшие его руки.

Солнце стояло в зените. Обоз медленно продвигался по лесной просеке, а вокруг был только густой, дремучий бор, во всей своей первозданной нетронутой ясности и покое. Могучие сосны густыми мохнатыми ветками, почти не пропускавшими солнечных лучей, нависали над дорогой, укатанной в две глубокие колеи. Неслышно было ни веселого птичьего щебетанья, ни далекого звериного рыка. Только одинокий дятел где-то долбил по стволу сосны, отбивая барабанную дробь походного марша, да две березы нещадно скрипели на ветру, потирая бока друг о друга.

Салтыков сидел в карете напротив Авдотьи Морозовой и мрачно смотрел себе под ноги. Он выглядел озабоченным и даже встревоженным. Казалось, вельможа не замечал присутствия в карете посторонних лиц. Впрочем, справедливости ради надо сказать, что и они его присутствие рядом с собой не воспринимали как что-то обязательное. Авдотья, высунувшись по пояс из окна экипажа заплаканными глазами, не отрываясь, смотрела на телегу с гробом, будто заклинала колоду рассыпаться в прах. Она была так сосредоточена на телеге с телом мужа, что вряд ли заметила сутулую фигуру Маврикия, устало бредущего за гробом, который, положив руку на разбитую колоду, ненароком зацепил большой кусок дерева и оторвал его вместе с гвоздями. Словно испугавшись содеянного, он, коротко перекрестившись, смущаясь как девица, посмотрел по сторонам и незаметно сбросил деревяшку под ноги. Не укрылось это только он цепкого взгляда отца Феоны. Он ободряюще кивнул головой молодому послушнику и откинулся назад на охапку сена. В этот момент мимо телеги отца Феоны прогарцевал Семен – «Заячья губа». На его лице играла самодовольная ухмылка. Злобно оскалившись и с ненавистью глядя на Феону, он провел нагайкой по своей шее, изображая перерезанное горло, после чего, пришпорив аргамака, с громким гиканьем устремился в голову обоза. Маврикий сжался и нахохлился, увидев этот жест, а Феона только улыбнулся и удвоил усилия с веревками.