Читать книгу "Неразгаданный монарх - Теодор Мундт"

— А почему тебе ненавистна фамилия уважаемых Салтыковых? — спросила императрица, лицо которой сразу стало раздраженным и гневным: она поняла более чем ясный намек Павла[8].

— О, только потому, что я — пока еще не настоящий великий князь и никак не могу освоиться со многим, что творится на свете и признается естественным и обычным. Но это все не важно. Я поеду с кем угодно, женюсь на ком угодно… О, я докажу вашему величеству, какой я покорный, нежный сын! Только одного я попрошу у вас: нельзя ли мне уехать сегодня ночью, потому что почва в Петербурге мне кажется слишком горячей…

— Очень сожалею, — холодно сказала Екатерина, — что не могу исполнить именно эту единственную просьбу. Ты отправишься в путь завтра в час дня, ни минутой раньше, ни минутой позже. Мне нужно написать очень важное письмо королю Фридриху, и едва ли это удастся раньше поздней ночи, потому что у меня слишком много дел на сегодня. Завтра утром я приму принца Генриха в торжественной прощальной аудиенции. Ровно в час дня ваш поезд тронется!

Павел молчаливо поклонился в ответ.

V

Король Фридрих, которому после победоносной Семилетней войны присвоили эпитет «Великого», но который в устах обожавшей его партии и простонародья оставался Старым Фрицем, был что-то плохо настроен.

Теплое июньское солнце ласково заглядывало через окна в круглую библиотечную комнату, цветущие кусты, слегка колеблемые проказником зефиром, шаловливо просились к Фридриху, с нетерпением постукивая в стекла окон, но король ничего не видел и не слышал, и его лицо оставалось таким же задумчивым и сосредоточенным, как лицо мраморного Платона, стоявшего рядом с Вольтером на притолоке книжного шкафа.

У ног короля дремала любимая левретка Коринна, рядом на столе в открытом футляре лежала флейта, подруга юности Фридриха, издавна поверенная его забот и огорчений. Но в последние годы король все реже и реже вступал в разговор с этой немой и столь красноречивой утешительницей. Бремя трудов и лет не осталось без следа на физической природе короля, и еще в течение Семилетней войны он написал своей старой приятельнице графине Камас:

«Мое лицо стало морщинистее фалбалы на дамском платье, а рот похож на крепость, в которой враг проделал ряд брешей».

Эти «бреши», образовавшиеся от выпадения зубов, и были причиной того, что флейта по большей части оставалась в своем футляре. Только очень-очень редко из библиотечной комнаты вдруг раздавались тихие, жалобные стоны флейты, и тогда вокруг все замирало: ведь все знали, что его величество прибегает к флейте только в минуты высшей скорби, гнева или раздражения.

Но сегодня король не прибегнул к помощи подруги своих юных дней. Он просто открыл крышку футляра, достал флейту, нежно посмотрел на нее и со вздохом положил обратно.

— Отвратительная история! — буркнул он наконец. — Эта молодежь со своими фантазиями и сентиментальными причудами способна разорвать мне всю ткань политики, которую я тку так старательно, так кропотливо столько лет! Неужели допустить, чтобы здание, которое я так бережно и любовно возводил собственными руками, обрушилось в момент увенчания? Ну, нет! Я не допущу, чтобы эгоистическое упрямство влюбленных детей разрушило творение зрелых мужей… Придется разыграть из себя ментора и поучить практическому уму-разуму влюбленных. Господи боже мой, ну что за ребячливые дураки люди в большинстве случаев!

В дверь кто-то тихо, робко постучал.

— Кто там? — ворчливо крикнул король, наблюдая за Коринной, которая сейчас же вскочила с места, подошла к двери и принялась обнюхивать дверную щель острым носиком. — Это, очевидно, кто-нибудь из своих, потому что Коринна не лает! Ну войдите же, кто там!

Дверь открылась, и на пороге показалась высокая, тощая фигура генерала Лентулуса, обер-шталмейстера его величества.

— Что за фокусы, Лентулус? — недовольно сказал Фридрих, — Разве не знаешь, что следует постучать и войти, раз приходишь по делу, а не торчать там за порогом, словно бедный проситель… Ну, как дела в Берлине?

— Ваше величество, — ответил генерал, вытягиваясь во фронт, — все обстоит великолепно!

Король указал ему рукой на стул, и генерал Лентулус, повинуясь приказанию его величества, поспешно направился туда. Но в чрезмерном усердии он не заметил, что левретка, умильно шевеля хвостом, продолжала вертеться около его ног, и тяжело наступил ей на лапу. Коринна жалобно взвизгнула и разразилась рядом пронзительных стонов, похожих на плач обиженного ребенка.

— Чтобы тебя черт побрал, Лентулус! — загремел король. — Надо под ноги смотреть: несчастное животное с тобой здоровается, выказывает тебе свою дружбу и радость, а ты калечишь ее! Можешь отдавить ноги хоть всему человечеству, если эта забава доставляет тебе такое удовольствие, но пощади моих собак!

Говоря это, король взял Коринну на руки, положил на стоявшее рядом кресло и принялся ласкать и утешать. Коринна мало-помалу затихла.

— Ну, рассказывай, Лентулус, — мягко сказал Фридрих, стараясь ободрить бедного генерала и вознаградить его за неожиданную головомойку. — Ты, значит, был в Берлине и находишь, что там не теряют времени даром, чтобы оказать достойный прием его высочеству русскому великому князю?

— Точно так, ваше величество! Весь город в движении, и там кипят такая суетня, беготня и энергичная деятельность, что можно подумать, будто Пруссия готовится к величайшему национальному празднеству. Но кто особенно лезет из кожи вон, так это цех мясников. Согласно старинным традициям, они имеют право приветствовать великокняжеский поезд на городской черте. Теперь они шьют себе расшитые серебром и золотом бархатные и шелковые платья и покупают лучших лошадей для встречи великого князя верхами.

Король кивнул головой с довольным видом, потом достал понюшку испанского табака и методически втянул в обе ноздри. Затем он сказал:

— Я очень рад этому. Деньги должны находить быстрое обращение, а не лежать в сундуках. Но только они должны оставаться в самой стране, а не уходить благодаря разным лакомкам да старым кофейницам за границу. Пусть мясники наряжаются, как хотят, но обязательно при том условии, которое я им поставил: бархат и шелк должны быть прусских фабрик, а лошади королевского завода!

— Они в точности исполнили приказание вашего величества, — торжественно ответил генерал. — Шелкоткацкие фабрики работают день и ночь, чтобы удовлетворить тьму заказов, поступающих со всех сторон. Дело в том, что все цехи хотят принять участие в торжествах, а цеховая гордость не позволяет одним одеться беднее и скромнее, чем другие. Не отстают от них и купцы, которые тоже запасаются парадными одеяниями. Из этого, ваше величество, можете усмотреть, насколько берлинцы любят своего короля; ведь все это они делают только потому, что знают, насколько внимание к иностранному гостю будет приятно вашему величеству.