Читать книгу "Черное дерево - Альберто Васкес-Фигероа"

– Кажется, подходят… Это «Марбелья» – мехари Кристобаля.

– Верблюда назвали «Марбелья»?

– А… Причуды андалузского щеголя. Когда жара становится непереносимой и земля раскаляется до восьмидесяти градусов, имеет обыкновение шутить: «А что мне жаловаться?! – говорит эта сволочь. – Я загораю на «Марбельи»»

Отчетливо послышались голоса, тяжелое дыхание животных и звяканье уздечек, а потом из мрака вышли шесть всадников на высоких, тонконогих дромадерах.

По команде они остановились, опустились на колени, и всадники спрыгнули на землю. Тот, кто возглавлял эту группу, буквально упал в объятия Миранды, кинувшейся ему навстречу. Они обнялись, жадно поцеловались, остальные же, не теряя времени, подошли к костру и, вооружившись оловянными тарелками и ложками, принялись накладывать себе бобы и мясо газели.

– Вот это еда! – бормотал толстяк, отправляя в рот ложку за ложкой.– Не то, что готовит этот турецкий еврей…

– Сволочь неблагодарная! – ответил другой с огромными усами. – Посмотрим, что сам приготовишь, когда подойдет твоя очередь.

Марио уже закончил есть и сидел, улыбаясь и наблюдая за приехавшими, обращаясь к Давиду, он показывал пальцем и объяснял:

– Этот плешивый толстяк – Кристобаль Писака, лоботряс андалузец и одновременно врач «Группы»… «Турок», тот, что уже две недели травит нас своей стряпней – Разман «Бьенпаридо»… Тот, чей нос высовывается из–под тюрбана – Говард «Гринго», хотя внешне и похож на гринго, да по характеру схож с ними, но это не более, чем совпадение…

Каждый, кого Марио называл, либо поднимал ложку, либо делал дружеский жест рукой, не переставая при этом есть и не выказывая ни малейшего неудовольствия на шутки и комментарии итальянца.

– А вот здесь, справа от меня, Хью М. Таггарт – лорд его королевского величества и одновременно закоснелый шулер, а вот тот, другой – его превосходительство преподобный сеньор Дон Пауло Аугусто, урожденный Варгас да Коста и одновременно завзятый кретин с самым длинным именем и коротким членом во всей Бразилии.

Он замолчал, увидев как Миранда и человек, возглавлявший группу, приближаются, обнявшись. Был он светловолос, загорелый, среднего роста и, подойдя ближе к костру, сам представился:

– Алек Коллингвуд, – произнес он. – Сожалею, что мы встретились при подобных обстоятельствах… Можете рассчитывать на мою помощь… Некоторые из моих ребят уже в пути, чтобы охватить и проверить как можно большую территорию.

Он сел на песок, скрестив ноги, как делают это туареги, поблагодарил Миранду за угощение. И, не смотря на пыльную походную одежду, соответствующую обстановке лагеря посреди безграничных песков, было в нем что–то, что сразу же выделяло среди остальных, и не только ровно подстриженные светлые усы, речь аккуратная, без акцента и без насмешек, но в целом его манера общаться, его жесты выдавали в нем человека аристократического происхождения, кого чаще можно встретить в каком–нибудь частном клубе в Сити, чем в затерянном в Сахаре оазисе.

Алек вынул из кармана карту и передал Миранде, чтобы та расстелила ее на песке поближе к огню. Показывая пальцем, он начал объяснять:

– Вот эта дуга – максимальная площадь, которую мы можем охватить – это около трехсот километров пустыни, вплоть до границы с Суданом. Если мы расширим область наших поисков, то они могут просочиться незамеченными ночью, – он замолчал, съел несколько ложек бобов и вытер губы платком. – Если пройдут здесь – мы их перехватим, если пойдут на юге или севере, то придется преследовать их вглубь территории Судана, что всегда сопряжено с большим риском и имеет мало шансов на успех.

– И каковы мои шансы вернуть жену? – поинтересовался Давид.

Алек неопределенно покачал головой.

– Не хотелось бы обнадеживать вас понапрасну. Мы уже несколько лет ведем борьбу с работорговцами и, к сожалению, следует признать, что большая их часть ускользает от нас. Пустыня огромна, а нас мало. Вот все кто есть, – он обвел рукой сидящих вокруг костра, – и еще немного… – обернувшись к Марио, сказал, – нам нужен Малик.

– Ох, Малик, Малик! – вздохнул итальянец. – Этот проклятый туарег, как всегда, бродит по пустыне в одиночку. Мы оставим ему сообщения у колодцев и подождем, пока он не присоединится к нам.

– Дней десять назад я видел его, – проворчал Говард из– под тюрбана, что скрывал почти все его лицо. – Мне показалось, что он направлялся в Орбу.

– Дней через десять Малик доберется до Орбы, потом вернется, убьет трех–четырех, прогуляется до Рима, поест пиццу на Виа Венето и позавтракает с Моше Даяном в Тель–Авиве … Его грязный «арреган» не стоит на месте ни минуты, а его хозяин может ночи напролет спать прямо в седле, – прокомментировал Писака, врач «Группы». – Про него и о способности человека приспосабливаться к окружающей среде можно написать целую диссертацию.

– Надо бы у него выяснить, как он умудряется спать в седле, – пробормотал Пауло Аугусто, урожденный Варгас да Коста. – У меня так не получается, каждый раз, как засыпаю, вываливаюсь из седла головой вниз… И прошлой ночью сломал себе зуб, – и он пальцем поднял верхнюю губу, продемонстрировав окружающим неровный ряд зубов.

– Нужно было родиться на верблюде, чтобы потом спать на нем, – хитро улыбаясь, прокомментировал Алек.

Солнце уже было высоко и отвесно падающие лучи раскалили стены и дно оврага, где воздух застыл без малейшего движения.

Тысячи невидимых насекомых издавали звуки с необыкновенной, удивительной слаженностью, что сливались в единый однообразный стрекот, то усиливающийся, то замирающий и становящийся почти не слышимым, но, тем не менее, все равно ощущаемый – «шум смерти», как называли это местные жители. Крупные капли пота скатывались по неподвижным телам, прижавшимся к стенам оврага в надежде найти хоть какую–нибудь защиту от нестерпимого солнца, найти хотя бы крохотную тень.

Она попыталась задремать, забыться во сне, не думать ни о терзающей ее жажде и голоде, ни о чувстве отчаяния.

Рядом с ней какая–то женщина тихонько похрапывала. Чуть подальше сидел Мунго и, подняв лицо вверх, смотрел на небо, настолько яркое, что больно было глазам, а на краю сидел Амин, положив ружье на колени, и часами наблюдал за ней.

Ее уже начало беспокоить такое пристальное внимание. Каждый новый день неприятное чувство, что за тобой непрерывно следят, усиливалось, словно хищное животное с бесконечным терпением отслеживало каждое ее движение.

Она видела, как Амин задушил стариков, представляла, что он сотворил с тем несчастным мальчишкой, и каждый его взгляд, красноречиво говорил ей какую участь он подготовил для нее, попади она к нему в руки. Каждое слово и каждый жест этого негра содержали в себе одновременно и жесткость, и насилие, и животную страсть, и даже сам Сулейман Р.Ораб со своим хлыстом казался ей более человечным и временами даже добрым.

«Если он не доберется до меня, то просто убьет, – повторяла она про себя. – И он это сделает, несмотря на предупреждение суданца.»