Читать книгу "В перерывах суеты - Михаил Барщевский"

Через десять минут еще один щелчок возвестил о возвращении мужа. Алевтина со страхом следила, как открывается дверь. Конечно, на лице бывшего оперативника, да к тому же чиновника, пережившего не одного генерального прокурора, прочитать что-либо было невозможно. Но не для нее. Сорокин появился, и она поняла, что... Нет, ясно было, что он в бешенстве, — на левом виске чуть заметно билась жилка, а и без того тонкие губы слились в ниточку. Но глаза... глаза явно смеялись озорно и издевательски одновременно. Потрясла же Алевтину та матерная тирада, которую выдал Сорокин, явно обращаясь не к ней, а к кому-то из мира за дверью кабинета. Потрясла, потому что за все годы, ни спьяну, ни во время ссор, Сорокин при ней никогда не матерился.

Отведя душу, муж объяснил, что произошло. Оказывается, поехал он в некую губернию, по делу весьма сложному, имеющему отношение к милицейской коррупции. Поехал, дабы на месте разобраться с одной группой, почти открыто начавшей работать на местных бандитов. Министр же внутренних дел, желая наперед подмаслить курирующего прокурора, распорядился выделить «физическую защиту» семье Сорокина на время командировки. А исполнитель — замминистра, человек, пришедший из ОБХСС и вообще не ведавший, что такое оперативное сопровождение, — не поставил в известность ни его, Сорокина, ни «объекты».

В этот вечер Алевтина впервые заикнулась, что, может, мужу стоит уйти в коммерческие структуры, возглавить, например, службу безопасности какого-нибудь банка. О таких переходах она часто читала в газетах и знала, что материально они ничего не потеряют. Хотя, конечно, и сейчас хватало. Но довести свою мысль до конца ей резко расхотелось, когда она поймала взгляд мужа, не оставлявший сомнений в том, что поняла она его значение правильно.

Поздней осенью, где-то в середине ноября, стряслось в Березниках ЧП. Сколотившись в стаи, бродячие собаки, оставленные летними дачниками самой деревни и двух близлежащих огороднических кооперативов, подавили гусей и голубей Сорокина. Сам он узнал об этом лишь в субботу вечером, когда с двумя охранниками приехал отдышаться от городской суеты. Сеня, а они с Розой заколачивали дом на зиму, увидев подъезжающую машину Сорокина, вышел на улицу, перехватил Леонида Ильича перед его калиткой и стал рассуждать, как хорошо в деревне, что самое здесь важное — покой и свежий воздух. Что жизнь людская и вообще жизнь — конечны, он это как врач говорит, и хорошо, когда есть, что вспомнить. Воспоминания — это вообще то, чем живет человек после сорока, а до того лишь планами на будущее. И что расстраиваться нам, Леонид Ильич, в нашем возрасте вредно, а главное, бессмысленно. Сорокин никакой задней мысли у собеседника не заподозрил, поскольку Сеня вообще любил пофилософствовать, а сгущавшиеся сумерки, прохладная погода и кучи опавших листьев, видневшиеся то там, то тут, действительно выводили на философский лад любой разговор.

Подошла Роза. И вот тут Сорокин почуял что-то неладное. Причем неладное здорово. Розины глаза выдавали ее с головой. По ним можно было читать, как по открытой книге с крупным шрифтом. Прокурор даже удивлялся, ну как человек с таким открытым взглядом может оставаться на свободе? Ведь какую бы фразу она ни произносила, по глазам всегда ясно — верит она сама тому, что говорит, или лжет, сама того стесняясь. А когда она взяла его под руку и стала затаскивать на их участок, говоря, что на свою «фазенду» он всегда успеет, Сорокин понял, что точно что-то стряслось. Причем не у них, а у него. Поскольку Роза уже за разговором успела развернуть его лицом к своему дому и даже протащила на другую сторону улицы, Сорокину пришлось обернуться, чтобы еще раз убедиться — дом стоит на месте, пожаpa не было. Привычным профессиональным взглядом он сфотографировал собственный дом и, быстро проанализировав полученное фото, понял, что провода — на месте, решетки — на окнах, дверь закрыта, словом, на первый взгляд все в порядке.

— Ну-ка, погоди, — произнес Сорокин тоном, от которого Роза с Сеней вздрогнули. Да и сам Сорокин удивился — таким он себя привык слышать, когда говорил с подчиненными, причем сильно «просыпавшими», или с подследственными. Роза отшатнулась, а он, развернувшись, быстро пошел к себе в дом. Войдя на участок, он практически сразу понял, что произошло. Не было слышно ни гоготания гусей, ни, что гораздо важнее, родного, каждый раз встречавшего его, воркования голубей. Не заходя в дом, он рванул на голубятню и по сугробам перьев окончательно осознал масштабы беды, свалившейся на него.

— Мы их тут похоронили, — услышал он голос Сени.

— Вон там, у забора, — уточнила Роза. Сорокин не помнил, когда плакал последний раз. Не то чтобы плакал, а даже когда последний раз чувствовал набухание век или комок в горле. Но тут, увидев маленький холмик с воткнутыми в него тремя короткими хризантемами, понял, что сейчас заплачет. То ли от того, что его детской мечте пришел столь нежданный конец, то ли от того, что эти двое, в сущности, чужих ему человека так трогательно пытались смягчить удар.

— А почему три? — спросил почти механически Сорокин. — Полагается же нечетное число?

— Ну все-таки не люди, — замялся Сеня.

— Да нет, не в этом дело, — кинулась исправить бестактность мужа Роза. — Просто у нас принято на могилу класть нечетное количество цветов. — Ну откуда он может знать, подумала Роза, что у евреев вообще не принято класть на могилы цветы.

— А-а, — отозвался Сорокин.

Постояли несколько минут молча.

— Ну ладно, Леонид Ильич, мы пойдем к себе, а вы обещайте, что сразу, как... Ну сразу как разберетесь с делами, зайдете к нам, — сказала Роза.

— Да-да, конечно, — откликнулся Сорокин, обратив внимание, что впервые, может, не считая самой-самой первой встречи, Роза обратилась к нему по имени-отчеству, а не «Ильич» или «генерал-прокурор». — Да, конечно зайду.

Через двадцать минут Сорокин с бутылкой водки входил к соседям. Предложил выпить за закрытие дачного сезона. По его внешнему виду, по разговору, который завязался, никак нельзя было решить, что что-то случилось, что чем-то Сорокин расстроен. Только уже уходя, Сорокин попросил Розу:

— Вы найдите мне покупателей на дачу. Мне этим заниматься как-то не с руки. Мало ли чего потом скажут, мол, заставил купить. Ну их... Так что поищите среди своих знакомых или там риэлтеров наймите. Я оплачу.

Сеня ошарашенно смотрел то на него, то на жену.

— Да, Ильич, вы чего... — начал Сеня, но договорить не успел. Роза деловым тоном перебила:

— Хорошо, Ильич. Постараюсь.

Как Роза «старалась», понять через полгода стало нетрудно. Ни одного покупателя не нашлось. Открылся Сорокину Розин маневр к марту, когда он неожиданно сообразил, что не сказал Розе, а она сама и не спрашивала, за сколько он дачу продать хочет. Эта Розина хитрость была ему приятна, тем более что он искренне верил в соседское бескорыстное отношение к себе. Ну как не верить, если за четыре года — ну ни одной, даже самой пустячной просьбы от них не было. Он давно уже привык ощущать себя «нужником», поскольку всем окружающим хоть что-то, да было от него надо. Начиная с Алевтины и кончая личным шофером. Однажды Сеня намекнул, а может, и так просто сказал, что стрелять в детстве любил. Так Сорокин намека «не понял» и больше разговора на эту тему не было.