Читать книгу "Повседневная жизнь Берлина при Гитлере - Жан Марабини"

То, как вели себя англичане после «битвы за Англию», свидетельствует об их способностях к макиавеллизму. Расшифровав коды «Энигмы», они тотчас принялись воздвигать собственные укрепления из лжи и дезинформации, чтобы таким образом лучше подготовиться к высадке на континент. Обстоятельства борьбы с гитлеризмом были уникальными и требовали, чтобы агрессору отвечали такими же мерами, как и те, которые применял он сам. Энтони Кейв Браун на протяжении тридцати лет составлял летопись тайной войны между «Энигмой» и «Ультрой», а в восьмидесятые годы наконец смог получить свидетельства немногих оставшихся в живых участников интересовавших его событий, людей, которые только по прошествии стольких лет решились заговорить без обиняков: «Чтобы «дезинформировать» немцев, оставив их в уверенности, будто сообщения «Энигмы» не поддаются расшифровке, мы направляли своих агентов на верную смерть, жертвовали миллионами жизней англичан, других европейцев, евреев и русских».

Германия, все еще сохранявшая верность Гитлеру, ничего не знала об «Ультра» и думала, что секреты «Энигмы» по-прежнему остаются неразгаданными. Черчилль позже охарактеризует свои методы так: «Во время войны правда настолько драгоценна, что ее нужно постоянно хранить за оборонительным валом лжи». Канарис, судя по позднейшим воспоминаниям его переживших войну сотрудников (см. библиографию), считал, что «битва за Англию» должна быть одновременно выиграна и проиграна англичанами; это в интересах самой Германии как суверенного государства Западной Европы, которому завтра суждено объединиться с англичанами против русских». В общих чертах мы будем правы, сказав, что «Черная капелла» противостояла «Красной капелле»,[168] которая вела свою собственную, просоветскую игру, пользуясь более «классическими» и менее разнообразными средствами. Однако в действительности все было не так просто, и «черные» часто действовали совместно с «красными». В Нюрнберге, незадолго до своей смерти, Геринг определит роль «Красной капеллы» следующим образом: «Она погубила по меньшей мере десять наших дивизий». Черчилль это знал, но тем не менее не старался обеспечить безопасность членов «Черной капеллы».

Черчилль никогда не признается, что пошел на эту жертву, как и на многие другие, чтобы сохранить в тайне существование «Ультры». Все его мысли были обращены к главной цели: к высадке британской армии на континент, к тому, чтобы разбить нацистскую Германию и первым дойти до Берлина. Люди Канариса думали (быть может, справедливо), что, помогая союзникам, способствуют будущему возрождению Германии. Исторический прогресс всегда оплачивается миллионами трупов. И на сей раз грандиозная «игра в подкидного дурака» тоже стоила жизни миллионам немцев.

Интриги в центре Берлина

Обескураженный упорным сопротивлением англичан, Гитлер пытается выиграть время, вступив в переговоры с Советским Союзом, и откладывает с недели на неделю начало операции «Морской лев». Нужно договориться с СССР, этим потенциальным противником, прежде чем атаковать англичан. Фюрер в ярости от того, что ему пришлось уступить русским[169] часть Польши, Прибалтийские государства, румынские провинции — Бессарабию и Буковину. Его раздражает проникновение русских на Балканы, поскольку речь идет о том, кто из двух партнеров, Германия или СССР, первым наложит руку на румынскую и арабскую нефть (англичане, со своей стороны, тоже всегда к этому стремились), — раздражает тем больше, что блокада Великобритании затруднила транспортировку нефти в Европу морским путем. Немцы также нуждаются в поставках украинской пшеницы, в обмен на которые передают русским свои старые корабли и заключают с ними торговые соглашения. Тем не менее Сталин усматривает в действиях Германии две едва замаскированные угрозы в свой адрес. Во-первых, немецкие войска, направляясь в Норвегию, прошли по территории Финляндии, которая относится к зоне советского влияния; во-вторых, Риббентроп довел до сведения Молотова — через посредство немецкого посла в Москве, — что по прошествии нескольких дней Япония, Италия и Третий рейх подпишут соглашение о военном союзе, чтобы «произвести впечатление» на американцев (которых заставит отказаться от политики изоляционизма нападение японцев на Пёрл-Харбор 7 декабря 1941 года). Молотов прилетает в Берлин сумеречным ноябрьским днем 1940 года, и шофер везет его по Унтер ден Линден к Советскому посольству. Молотов похож на провинциального школьного учителя; нацисты встречают его холодно, но с соблюдением всех надлежащих церемоний. Никто при его приближении не машет красными флажками — даже у дверей посольства. Похоже, рядовые берлинцы даже не знают (или не хотят знать) о его приезде. Риббентроп при первой же встрече с советским министром иностранных дел уточняет: «Четыре великие державы — Советский Союз, Япония, Италия и Германия — должны договориться о единой долговременной политике, разграничив в мировом масштабе свои сферы интересов». Риббентроп, в высокомерных и уклончивых выражениях, предлагает «подарить» СССР Босфор и Дарданеллы, которые были объектами притязаний русских политиков со времен Петра Великого и Екатерины И. Сами же немцы удовлетворятся тем, что получат «остальное», то есть Балканы, Румынию, Югославию и Болгарию! Шмидт, бессменный переводчик фюрера, отмечает, что «русский, как кажется, быстро раскусил своего партнера». Далее в своих мемуарах Шмидт передает содержание любопытной беседы. «Англия побеждена, — говорит Риббентроп — Для ее империи и для нее самой это начало конца. Необходимо, чтобы каждый из нас расширил свое жизненное пространство в южном направлении. Россия должна получить выход к морю». — «К какому морю?» — спрашивает Молотов, столь же высокомерный, как Риббентроп, но более точно выражающий свои мысли. Риббентроп проведет тридцать шесть часов в непрерывных дискуссиях с Молотовым, чувствуя себя все более неловко и — согласно тому же Шмидту — увязая в собственной «словесной галиматье». Молотов будет настойчиво повторять свой вопрос: «К какому морю?» В конце концов нацистский министр не без издевки скажет, что речь может идти о Персидском заливе или о прибрежных водах Омана.

На набережной Тирпицуфер

Канарис, со своей стороны, хочет быть в курсе последних событий. Этот человек, который старше Гитлера на два года и тоже бросает хищные взгляды на Персидский залив, который вечно сидит, ссутулившись, над секретными документами (но на его сшитом на английский манер мундире нет ни одного партийного значка), в настоящее время имеет в своем подчинении 18 тысяч агентов. «Это орудие, без которого невозможно обойтись» — так оценивает Канариса Гитлер; и когда тот, покинув свое бюро на набережной Тирпицуфер, просит, чтобы рейхсканцлер его принял, тотчас соглашается. «Как Молотов, мой фюрер?» Но Гитлер не желает откровенничать, даже со своим «орудием», этим немецким Талейраном. Каналья Вильгельм Канарис (для друзей просто Вилли) ехидно думает про себя: «Если фюреру и удалось принудить Чемберлена проглотить его знаменитый зонтик, то заставить Молотова сжевать его пенсне будет не так просто». Канарису ясно, что Гитлер собирается подстроить Молотову какую-то ловушку. Но какую именно? Пока что, как он чувствует, из этого ничего не выходит — фюрер раздражен и растерян.