Читать книгу "«Летающий танк». 100 боевых вылетов на Ил-2 - Олег Лазарев"

От неожиданности я попятился и, зацепившись за что-то ногой, упал. Поднимаюсь, поправляю гимнастерку под поясом, снова подхожу к Хромову и, опасаясь повторного удара, останавливаюсь у стола, но уже дальше, чем в первый раз. Чувствую, что сейчас от обиды на глазах появятся слезы. Рассказываю командиру, как взлетал и как рубил ветки перед лесом, а также что причиной всему ненормальная работа двигателя. Хромов выслушал меня, не перебивая, и приказал инженеру полка Перепелице лично проверить работу двигателя и доложить, действительно ли он работает ненормально. Замполиту полка Лагутину съездить со мной к сосенкам и убедиться, действительно ли они срублены. С кузова «полуторки» (Лагутин сидел в кабине) я показывал шоферу, куда надо ехать. Сначала подъехали к танку, через который еле перескочил. Несмотря на сгущавшуюся темноту, на примятой траве хорошо просматривались следы колес. Лагутин их внимательно осмотрел.

Когда он увидел срубленные деревья, не смог удержаться от восклицаний. Удивляясь, говорил: «Какая же крепкая машина! Как она не рассыпалась и как ты вообще смог оторваться и лететь! Просто не верится в такое чудо». Я и сам был не менее удивлен. Во время осмотра деревьев слышался гул работающего мотора. Это Перепелица гонял его на предмет выявления неисправностей. То, что я на взлете действительно рубил деревья, подтвердилось. Теперь меня волновало, что скажет Перепелица о работе мотора. Найдет ли причину ненормальной работы? А вдруг он будет работать нормально? Доказывай тогда, что ты не врешь.

Возвращаемся на КП. Лагутин подтвердил мои слова. Через несколько минут появился Перепелица. Вынул из кармана две половинки сломанной пружины РПД (регулятора перепада давления) – автомата системы наддува мотора. Пружина регулировала открытие лопаток Поликовского. От того, насколько полно они откроются, зависела мощность двигателя, о чем можно было судить по показанию счетчика оборотов и личному ощущению летчика.

Случаи поломок этих пружин были тогда нередки. Как только все прояснилось, на душе у меня отлегло. Сменилось настроение и у Хромова. Он сразу подобрел, спросил, с какой нагрузкой я взлетал. Когда узнал, что у меня было 600 кг, сказал: «Да! Такого я еще не видел, тебе повезло, извини, что погорячился. С кем не бывает. Но смотри, на бреющем больше не летай, знаю, как носишься. Если увижу или узнаю, что брюхом ползешь по земле, уши надеру. Не дай бог, если голову сложишь. А если самолет поломаешь, отдам под трибунал. Ты уже ужинал? Если нет, пойдем со мной, а то одного небось не накормят, уже поздно».

В столовой я сидел за другим столом. Официантка принесла мне полный стакан водки вместо положенных ста граммов и сказала: «Это вам от командира полка. Он сказал, что сегодня вы второй раз родились и это надо отметить». От выпитого сразу поднялось настроение. Хотелось подойти к Хромову и рассказать, как при уходе от цели перевернулся на спину и вмазал в макушки сосен, но вовремя спохватился – вдруг он скажет: «Так, значит, ты все-таки «брил»?»

Э нет, больше ни слова. Не забывай: язык мой – враг мой. Молчание – золото.

На этом аэродроме я обычно спал в развале блоков мотора. Закутаюсь в чехлы, суну ноги в туннель водомаслорадиатора, где долго сохранялось тепло, и посапываю себе. Но в этот вечер место ночлега пришлось сменить. Кругом копошится техсостав. При свете фонариков они латали дыры. Старший техник эскадрильи Растихин опробует мотор. Трудяги пыхтят, стараются быстрее подготовить машину. Завтра с утра снова предстоит напряженная боевая работа.

Во второй половине августа и в сентябре стояла хорошая летная погода. Редко, когда шел дождь. С рассвета и до темноты мы летали на задания. За эти полтора месяца ребята приобрели боевой опыт. По сравнению с первыми днями значительно снизились потери. За время нахождения на этом аэродроме у нас в эскадрилье не вернулся с задания только Коля Лукин. Ребята из группы, в которой он летел, видели его посадку в лесу на территории противника. Зенитного огня не было, не видели они и истребителей. Вероятно, отказал двигатель.

На самолете отсутствовал передатчик, поэтому о судьбе экипажа ничего не было известно. Так я остался без командира звена. Переживал за бывшего однокашника по аэроклубу и авиашколе, выдвиженца по службе. Хоть он и донимал меня своим «я» и всякими поучениями, но я не обижался, так как хорошо его знал. Не понимал только, чем он понравился Сеничкину, который представил его на выдвижение. Разве только тем, что в авиашколу он пришел членом партии. Правда, неясно, где и когда он в нее вступил. Мы были ровесниками и в авиашколу попали на восемнадцатом году жизни.

Оставшись без ведущего, я стал как бы резервным ведомым. С кем только не приходилось летать в паре. Заметив, что я неплохо хожу в строю и всегда держу свое место, меня чаще стали брать в напарники ведущие групп. Редкий вылет, чтобы я не шел с Хромовым, Сухих или Богдановым. У каждого ведущего, образно говоря, была своя «походка», но я к ним приноровился. Знал сильные и слабые стороны каждого. Полеты с разными ведущими стали для меня своеобразной школой. Хорошо видел и чувствовал их положительные и отрицательные качества.

По тому, как они ведут себя в полете, мог определить – правильно ли идут по маршруту, найдут цель или будут метаться в ее поисках, как будут преодолевать зону зенитного огня и обороняться от истребителей, как будут собирать группу при уходе от цели и тому подобное. Присматриваясь ко всему, накапливал боевой опыт и критически его осмысливал: как бы я поступил в подобной обстановке, если бы сам был ведущим. Незаметно для себя втянулся в боевую работу настолько, что полеты на задания стали казаться обычной работой. Чувство опасности притупилось. Не думал, что к этому можно привыкнуть. Не испытывал страха погибнуть. Считал: если что-то случится, то так тому и быть. Это война, и гибель людей на ней неизбежна. Для того она и ведется, чтобы убивать людей, а выжить доведется тому, кому это на роду написано. У каждого своя судьба. Я всегда был готов выполнить любое задание, вплоть до самопожертвования. Разумеется, при таком настрое не испытывал боязни. Не забитая такими мыслями голова всегда была свежей, холодной, работоспособной, а это главное условие успешного выполнения задания.

Как я и думал, мою поврежденную машину к утру восстановили и включили в боевой расчет. Осматривая самолет, обратил внимание, что вместо бомб к нему подвозят ящики, сколоченные из неплотно сбитых досок, в которых просматриваются большие банки из светлой белой жести. «Что это?» – спросил я у оружейника Алимова. «Фосфор. Будете выливать его на фашистов». Я знал, что с «ила» его можно выливать, но не знал, как это делается. Пришел инженер полка, следом за ним привезли ВАПы. Тут же последовал инструктаж по их использованию.

Во второй половине дня наша эскадрилья пошла на задание. Вел ее Сеничкин. В составе группы летел и я. Полет с ВАПами в полку выполнялся впервые, поэтому Хромова беспокоил взлет, особенно после случая со мной. Машины будут взлетать в перегрузочном варианте. Выливной прибор громоздкий, поэтому он ухудшает аэродинамику самолета. Увеличивается лобовое сопротивление и уменьшается скорость полета, но главное, увеличивается длина разбега, что небезопасно при ограниченной длине нашей полосы.