Читать книгу "Мировая история в легендах и мифах - Карина Кокрэлл"

Цезарь со своего флагманского корабля видел, что сильный ветер относит плавучие пожары прямо к хранилищам у дамбы Гептастадион. Победа имела привкус пепла. Вечером он застал Клеопатру в слезах: оказалось, что в сгоревших хранилищах хранились последние приобретения для знаменитой Библиотеки — бесценные оригиналы рукописей, пеплом развеянные теперь над Александрийской гаванью. Это опечалило и его. Он любил книги. Любил запах сандаловых ручек, шорох старого папируса или веллума под пальцами. Это напоминало ему рано закончившееся детство и отца… И отцовский погребальный костер. Пепел, снова пепел и запах гари…

На улицах шли схватки между сторонниками Птолемея и Клеопатры. Об отправке хлебных галер в Рим не могло быть и речи. Цезарь знал, что скоро в Риме начнутся голодные бунты, если уже не начались (он был прав, они уже давно начались). Никаких вестей из Рима он получить пока так и не смог. И, если уж говорить совсем честно, то, когда он понял, что дело совсем плохо, он все-таки смирил однажды гордость и спросил у Клеопатры о ее плане побега.

— Для моего тогдашнего плана теперь уже поздно, — спокойно ответила она. — Но у нас остается последний способ…

— Какой? — нетерпеливо спросил он.

Она смотрела на него в упор и ничего не отвечала. И он понял, что за способ она имеет в виду. И этот способ ему совершенно не нравился. Однако, судя по положению, в котором они оказались, и до этого способа могло дойти дело.

И вот в начале марта на горизонте появилось множество словно выраставших из воды парусов. Это из Сирии и Малой Азии шли наконец римские подкрепления!

О, вид этих парусов до самого горизонта!

Потин бежать не успел. Его голову, надетую на пику, выставили на агоре Александрии. Ахилла панически уводил остатки войска, бросив в гавани догорающие корабли. С Ахиллой уходил и малолетний царь Египта. Потом говорили, что на нем были тяжелые доспехи, говорили, что он оступился во время переправы войска через Нил, потому так сразу и пошел на дно… Что действительно произошло там, на этой переправе, неизвестно, но легионеры вскоре наткнулись на берегу на полусъеденный крокодилом труп очень светлокожего подростка. В нем узнали Птолемея. Арсиноя и ее новый советник, евнух Ганимед, при приближении римского флота исчезли неизвестно куда. Говорили, что на Кипр. Это было уже неважно.

Клеопатра стала единственной правительницей Египта. Правда, у нее имелся еще младший брат, за которого она должна была теперь по египетским законам выйти замуж, но этот одиннадцатилетний Птолемей со своими учителями и евнухами был сразу же услан в самую дальнюю часть дворца и в расчет пока мог совершенно не приниматься.

Наконец в Рим, где уже вовсю бунтовал голодный плебс, пошли галеры с египетским зерном. И консул Гай Юлий Цезарь не преминул донести до римского народа, кто накормил его: об этом орали глашатаи на всех форумах, с Ростры, со ступеней всех храмов…

Хлебом он упрочил свое политическое господство в Риме в самый критический момент. На полный желудок люди обычно охотнее отдают всю власть тому, кто его наполнил.

Итак, сложнейшая задача была решена. Цезарь мог вздохнуть с облегчением и возвращаться в Рим победителем.

Однако в обратный путь консул не спешил. Теперь можно было подумать не только о войне. И Клеопатра решила показать ему знаменитую Александрийскую Библиотеку.

Стены гигантских прохладных мраморных залов были доверху закрыты ячейками, в которых, словно спящие птицы со сложенными белыми крыльями, обитали папирусные свитки. Он подумал тогда о неизбывной хрупкости материала, которому доверено столь важное. Многоголосица человеческих мыслей — великих и простых — записанных на ломких, спрессованных волокнах высушенной травы, что растет из ила нильских берегов… Как легко им сгореть, рассыпаться в прах. Бесследно… Бесследно? Вот уже много лет он писал и надиктовывал историю всего, что он делал, отметая все личное и, как ему думалось, неважное, оставляя только основное, — книгу за книгой. Из страха перед своей непреодолимой смертностью. Можно ли победить смерть черными литерами на спрессованных волокнах нильской травы?

Тогда, в Египте, его охватило странное чувство: всю жизнь он жил в напряжении — кого-то преследовал, казнил, планировал битвы, разбивал армии, подкупал и задабривал электорат, завоевывал страны. Каждое утро его словно будил звучащий с небес горн атаки: не упустить, не проиграть, не дать себя обойти, все просчитать, питать и поддерживать легенду о собственной непобедимости, собственной богоизбранности! И — самое желанное, в чем он редко признавался самому себе: вызывать восхищение своими качествами и возможностями, превышающими обычные, человеческие. После Александрийской войны «горн» звучал реже. И вдруг, на время остановившись, он увидел мудрость в неспешном, древнем течении Нила, по которому белыми крокодилами медленно плыли редкие облака.

…А в Африке, между тем, набирали силу сторонники Помпея. Парфия начала атаковать римскую границу в Сирии. Уничтожал римские галеры и базы на Сицилии пиратствующий помпеев сын. И в Сенате противники Цезаря становились все более активными (ему еще предстояло «обновление» Сената). Он знал, что ко всему этому ни на день нельзя повернуться спиной: вцепятся зубами. И все-таки…

Клеопатра предложила ему увидеть ее Египет. И он, презрев все опасности и политические неотложности, не в силах был отказаться от путешествия с ней по Нилу на ладье Птолемеев — плавучем дворце с фонтанами и садами.

Цезарь чувствовал себя прекрасно. Припадков не было весь последний год. Египетская весна расслабила его. Клеопатра сказала ему, что беременна.

Появилось и время оглянуться на прожитую жизнь. Бегство от Суллы, обожженные солнцем Фармакусса и Киликия, промерзшая зимняя Галлия с ее темными сосновыми лесами, холодным солнцем, ужасной пищей и фанатичными друидами, упрямыми варварами, не желающими понимать своего блага — быть завоеванными цивилизованным народом. И остров Британния с его раскрашенными вайдой воинственными дикарями; выпачканные грязью и кровью карты, постоянная необходимость обезопасить себя от удара в спину, въевшийся в кожу дым бивуачных костров. И тот ужасный год, когда несчастья посыпались, словно у богов прорвался набитый ими мешок: подняли мятеж кельты, наголову разбили его легион проклятые германцы, отбросив за Рейн, и как раз посреди всего этого он получил известие о смерти в Риме матери, Аурелии, и всего через несколько месяцев — о смерти от родов дочери Юлии[91]. Костры, костры! Бивуачные, погребальные! С их дымом и пеплом он словно вдохнул старость, они с тех пор словно горели в нем.

Глядя на проплывающие мимо египетские берега с их пальмами и глупо разевающими пасти у воды крокодилами, он думал, что за все эти годы забыл о роскоши не делать ничего или делать то, что хочешь, а не то, что должен. Даже с женщинами он забывался только на несколько мгновений. Даже вино лишь немного замедляло непрерывную работу ума, и это не приносило удовольствия, а раздражало, поэтому он редко пил. Он так долго делал то, что диктовали обстоятельства, угроза смерти, горячее дыхание волчьей погони на лопатках и желание вырваться вперед в вечной гонке за лидерством! Все равно: измучен ли он бессонницей, в скорби, болен ли или смертельно устал! Даже во время гладиаторских боев, в театре и во время званых обедов ему приносили важнейшие донесения, подавали петиции.