Читать книгу "Управление Вселенной. Женщина и Вселенная - Сергей Расторгуев"

Издревле известны способы собирания и фокусирования энергии на одном человеке. Эти способы всегда применялись, когда требовалось выйти за пределы обыденных возможностей. Ими буквально заполнена литература о магических ритуалах и путешествиях шаманов в Преисподний Мир. Это ритмические удары в барабан, пение и пляски, охватывающие и объединяющие людей в единое целое, в единого человека, которым и становится маг или шаман. На какое-то время шаман оказывается способным на усиленной энергетической волне ворваться в иной мир и оттуда уже отредактировать данный мир по своему желанию. Но подобное возможно лишь на очень короткое время. Барабаны умолкнут, и опустошенные люди вернутся каждый к своему социальнорезонансному сегменту. А обессиленный шаман рухнет на пол. Но того, что сделано, уже достаточно, чтобы исправить мир и направить его в завтрашний день уже совсем по другой дороге.

Люди в океане

Ваша жажда в том, чтобы самим стать жертвою и даянием; потому вы и жаждете собрать все богатства в своей душе.

Ф.Ницше. Так говорил Заратустра

Человек мечтает мчаться по дальним морям. Но как он может сделать это, если ему нужно не физическое перемещение, не физический перелет, а настоящий полет, который возможен только в фантазии, а сам человек, уж так получилось, — простой пловец в океане Жизни. И от того, как плывет он, кролем ли, брасом ли, или просто барахтается, мало что может измениться в окружающем океане. Океан везде. И там, где живет человек, нет ничего, кроме этого океана, океана Жизни. Этот океан бороздят корабли, которые перевозят людей и лошадей. Иногда корабли тонут, и тогда пассажиры узнают, что под ними океан. И задумываются. «Жизнь тяжело нести; но не притворяйтесь же такими нежными! Мы все прекрасные вьючные ослы и ослицы» — призывал Заратустра[72]. И не только ослы и ослицы, в каждом из нас живет еще и лошадь, помогающая делать бессмысленно повторяющиеся поступки. И тонут все эти лошади, тонут вместе с человеком.

Борис Слуцкий так писал про лошадей в океане[73]:

«Лошади умеют плавать. Но не хорошо, не далеко». Им сперва казалось, плавать просто, Океан казался им рекой, Но не видно у реки той края, На исходе лошадиных сил. Вдруг заржали кони, возражая Тем, кто в океане их топил. Кони шли на дно И ржали, ржали. Все на дно, покуда, не пошли. Вот и все. А все-таки, мне жаль их, Рыжих, не увидевших земли».

Река жизни? Нет, точнее сказать: «океан жизни». Потому как этот океан вечен и он везде. А река? Под рекой мы чаще всего понимаем какое-либо течение, захватывающее нас, несущее, несущее… Иногда течение бывает теплым, и мы радуемся своим маленьким радостям, иногда холодным, и тогда мы мерзнем и болеем. Но на самом деле мы в океане. Фактом своего рождения мы оказываемся в океане жизни и, подобно лошадям Слуцкого, плывем, плывем, ржем и тонем, и тонем, и тонем. Потому что берега нет. Потому что плаваем не хорошо и не далеко, хотя и умеем и понимаем, что это просто.

Так просто, что не стоит об этом даже думать. Утонуть в океане может даже дурак. И причем не хуже других, с его точки зрения. Но если бы все в этой жизни определялось только нашей индивидуальной точкой зрения, то мир был бы огромным сумасшедшим домом для нормальных идиотов, которые ржут и тонут. И давным-давно уже все бы перетонули. Но этого не происходит только потому, что мы мешаем друг другу тонуть.

Если бы наша жизнь была бы нужна только нам самим, то мы сами были бы бессмысленны. Как вопрошал кто-то из инженеров человеческих душ: «Если нет чего-то стоящего над человеком, то есть ли сам человек?» Во втором томе о суфиях, людях пути, утверждается: «И помни, маленький ручеек не достигнет океана. Он потеряется по дороге, океан так далек. Он потеряется где-нибудь в пустыне, где-нибудь в безлюдье. Но если много маленьких ручейков и лужиц сольются в одну, они станут Гангом. И тогда Ганг достигнет океана»[74]. Но станет ли от этого океан больше, если сумма бесконечно малых есть бесконечно малая величина? А океан жизни бесконечен по определению.

Так получается, что в основном поступки людей совершаются ими для кого-то или ради кого-то. Для любимого, для детей, для родителей, для друзей, для того, чтобы хоть кто-нибудь их похвалил или просто обратил внимание. Человек должен быть кому-то кем-то… А иначе — где он? Он же только часть. И если нет ощущения этой части, хотя бы ничтожной, хотя бы капли, то и нет этого человечка.

Но если подобие существует на уровне капли и океана, человека и человечества, если вызовы к Богу, человеку и компьютеру идут последовательно внутрь, как бы к самому себе, еще и еще в себя и в себя, то тогда еще не все потеряно. Значит, то же самое, что вокруг, существует и на уровне человеческих образов, человеческих фантазий и тех бесконечно прекрасных миров, которые порождаются как бы сами по себе всей совокупностью мыслей, ощущений, запахов и зрелищ. И если это все есть, то есть и новые миры и бесконечность, и следующий этап, следующий шаг. А значит, имело смысл все: и борьба за свои образы, за свои фантазии, за свои зрелища. А значит, все, о чем мыслится и мечтается — все это будет. Будет — с неизбежностью казни за игру в великие чувства. В настоящие чувства не играют. До них играют — тренируются. А в них не играют. В них живут! Не ими, а в них! Именно они становятся и воздухом, и пищей. Именно здесь заканчивается тот танец, о котором говорит Ошо, и начинается танец тела, повешенного на рее. Танец повешенного, разум которого никак не способен повлиять на движения тела.

Именно так возникает сцена в сумасшедшей фантазии автора, пьяного ли, больного ли. И если, не дай Бог, описание этой сцены окажется заключенным в строчки текста, то потом автор будет уже не нужен. Созданный им мир станет миром для других. Этот мир будет экранизироваться, ставиться на сцене, проигрываться в фантазиях читателей.

Мы все, подобно голодным псам, несущимся за едой, охотимся за новыми мирами. Всем надо попасть в них, либо в виде актеров, либо, на худой конец, в качестве зрителей.

А вдруг это мой мир? — думает каждая субстанция. Но это не ее мир. Она обязательно обманется!

Все мы ищем свои миры. Мы надеемся, что кто-то другой сможет придумать за нас самих наш собственный мир.

Как же это глупо! Как же это глупо!

Стойте! А где же критерий? — завопил вдруг потерянный Наблюдатель. — Сейчас этот мир — не мой, потому что я пьян и зол, и не вижу тонкостей стиля. А завтра, когда пройдет похмелье, я сам буду искать образы, способные заставить страдание выйти наружу, хотя бы в виде слез. Буду заставлять себя плакать, ибо только слезы способны промыть глаза и обновить взор. Если я сам этого не сделаю, то останусь слепым. Ибо все сытые и довольные слепы! И если мой мир заставляет меня плакать, когда надо, и радоваться, когда настало время, то разве это не то, что я ищу? Значит, я становлюсь более зрячим, более тонким, более мудрым…И одновременно — Посторонним.